Свидетели обвинения

(Красноярский мемориал. «Уроки памяти»)

«Кто имеет уши слышать – да слышит!»
Ев. от Матфея гл.5 а.15

Три вещи делают нас несчастными: зашоренность, невежество и самомнение. «Шоры» – готовые ответы на все вопросы жизни – мы получаем прямо с пеленок, и редко кому удается выбраться из них; неспособность разобраться в себе и в окружающей жизни – невежество следствие этого, ибо нельзя не согласиться с тем, что «дважды в одну реку войти нельзя»; что касается самомнения – оно пропорционально зашоренности и невежеству и обратно пропорционально любопытству и свежему взгляду, коих нам – увы! – всегда не достает.

«Что видел ты, синеглазый мой!
Что видел ты, сынок мой родной!
Видел стаю волков в одной колыбели.
Видел дом золотой, а жильцов в нем не видел.
Видел, капала кровь с черной ветки по капле.
Видел, капала кровь с молотков маляров.
Видел белую лестницу с черной водой на ступеньках.
Видел пушки и сабли в руках малолетних
И тяжелый дождь, дождь из тяжелой воды...

Что слышал ты, синеглазый мой,
Что слышал ты, сынок мой родной!
Слышал, гром прогремел, возвещая опасность.
Слышал грохот войны, что могла смыть полмира.
Слышал сто барабанов, молча бивших.
Слышал вопль голодного в хохоте сытых.
Слышал песню поэта, погибшего в клетке.
Слышал, клоун рыдал в позабытой аллее.
Слышал, как кричал человек, что мы – Люди!
И тяжелый дождь. Дождь из тяжелой воды»

Эту песню пел Боб Дилон. Знаете ли вы, нынешние, кто такой Боб Дилон и когда он пел эту песню? Знаете ли вы о том, что когда на Западе – «за бугром» – в 60-70-е роды – появилась контркультура, и все эти хиппи, йиппи, битники, мирники, новые левые, неохристиане, изнутри попытались взорвать систему «репрессивной цивилизации», в это же время, в нашем, смирном, тихом, благополучном Союзе происходил тот же процесс: делалась попытка изнутри разобрать систему «социал-коммунизма»? Я не знала.

Когда на третьем курсе KA3 ГУ нас вдруг из философов сделали филологами, уволив всех до одного преподавателя философии (некоторые были арестованы, сосланы или убиты), мы не устроили забастовки, не поставили баррикад. «Взбунтовался» всего лишь один студент – Женя Кудрявцев – да и то потому, что его как неофита в литературоведенье заставляли высказываться в адрес «Кавалера золотой звезды», книги, которую он терпеть не мог.

«Бунт» молодежи капиталистических стран доходил до нас лишь широкими в 0,5 метра клешами, «бабеттами», «конскими хвостами», сейшинами грязненьких хиппи.

Песнями тоже. Но смысл этих песен, звучавших на языках, какие наша молодежь не знала, для всех «ВИА», плодившихся в эти годы, как блохи в жаркую пору, был не более чем абстрактный знак бунта. Наполнение же было делом индивидуальности. И она его наполняла. Иногда всего лишь желанием обратить на себя внимание.

В то время, как в Штатах, молодежь сотнями покидала колледжи и университеты, чтоб отправиться в «Черный пояс» для поддержки негров в их борьбе за права, в то время как у «Белого дома» в Вашингтоне сидели десятки километров забастовщиков из числа американской молодежи с требованием немедленно прекратить войну во Вьетнаме, а в Париже, Лондоне, Мадриде, по всей Европе строились баррикады, чтоб заставить взрослых увидеть беспросветность будущего своих детей, в это самое время наши доморощенные бунтари, прогремев с пластин на микрофоны песнями Боба Дилона – непонятными, но «такими, такими крутыми!» – отправлялись спустить «пар» в бары или «к Гоголю» на тусовку, чтоб эпатировать толпу и выразить презрение обывателю, не понимающего красоты склеенного квасом чуба. Или же даже, исполнив на тайной вечеринке «Лукоморье» Володи Высоцкого – помните, эти вульгарно-магнетические: «Лукоморья больше нет. От дубов пропал и след. Дуб годится на паркет. Так ведь нет! Выходили из избы здоровенные жлобы, порубили все Дубы на гробы!». Это только сейчас хорошо видно, какая взрывная смесь была заложена в этих строчках, что такое было это Лукоморье, кто были жлобы и куда девались Дубы? – в другое время, уже не на тайном, а открытом – партийном собрании поднимали руки, одобряя введение танков в неблагодарную Венгрию или осуждая предателей Синявского, Даниэля, Пастернака, Солженицына и иже с ними.

Об инфантильности советской молодежи говорили все. Исключая, конечно, комсомольско-партийных работников. Помню, как говорила об этом я. Как возмущалась.

Случайно, а может быть, как раз не случайно, доцент университета, историк Ибрашев, на курсах повышения квалификации по эстетике дал мне для реферата тему «Проблемы молодежи в капиталистических странах». Помню, как я сидела в публичке, обложив себя газетами и журналами – пресса десятилетия: 1964-1974 гг. – вникала в коротенькие заметки и интервью, расшифровывала эзопов язык наших журналистов и политологов и глаза у меня лезли на лоб.

«Мне не нравится война во Вьетнаме. Я считаю, что нас там не должно быть!»
Из письма правительству некой Белл, участницы похода в «Черный пояс».

«Мы не понимаем, почему мы должны работать для того, чтобы приобретать еще больше домов, еще больше машин, еще больше подстриженных газонов. Мы сходим с ума! Мы не можем больше сидеть и смотреть на это!» Джерри Рубин.

«Мы должны убедить людей, что государство не Пресвятая Дева Мария, а проститутка! В лучшем случае – хозяйка публичного дома, к которой и должно быть соответствующее отношение. Залюбим систему насмерть, насмерть засмеем!»

Из манифеста Йиппи.

«Вот как там у них! Вот они какие! Какие-какие ребята!.. А у нас?! Нужна информация! Нужно написать книгу!»¹
____________________________________
1Книгу я написала. Реферат о «проблемах...» превратила в публицистическое эссе «Новые Огни».
Веря в успех, в необходимость такой книги, я отдала ее в Казахский Политиздат и через месяц получила назад перечеркнутой вдоль и поперек. «Политически незрелые люди могут истолковать это неправильно» было написано неизвестным мне критиком на первой же странице. Далее он уже не писал, а ставил кресты

Святая наивность! Совсем не по недоразумению о молодежных движениях в капиталистических странах у нас говорилось так мало. Никакой прессы, никаких обсуждений, никакого общественного резонанса. Шито-крыто!

«Шито-крыто», но… к счастью, однако, идеи имеют одну странную и замечательную особенность, перелетать с места на место, возникать сразу здесь – и всюду. Нe успеет голос прозвучать на одной стороне земного шара, как, глядь, ему уже вторят на другой, не успеет о чем-нибудь задуматься одна голова, как ей начинают резонировать десятки и сотни других, одновременно совершаются открытия, иногда буквально в один день и час возникают гениальные предвиденья. Словом, идеи бескровной революции перелетали через «Железный занавес» – не исключено, что и родились по эту сторону – но, в отличии от западного мира, где худо-бедно существовала демократия, а, следовательно, и возможность порхать на свободе, в нашем мире были тут же схвачены и посажены в клетку. Вот почему в те годы было такое ощущение: полный застой, абсолютная политическая инфантильность советской молодежи, и вот почему разговор с Владимиром Георгиевичем Сиротининым – председателем Красноярского «Мемориала», начатый мной после Курейско-Ермаковских впечатлений на пароходе и законченный на его квартире в Красноярске – стал для меня в какой-то мере откровением: связал расходящиеся в пространстве и времени события и – главное – указал, словно стрелка на компасе, в ту сторону, где сейчас лежит главное направление общественных движений и находятся те силы, которые заслуживают наибольшего доверия и поддержки.

«Что слышал ты, синеглазый мой? Что слышал ты, сынок мой родной? Слышал, гром прогремел, возвещая опасность... Слышал, сто барабанщиков, молча бивших...»

«Мемориал» – это о них! Они из этих – из барабанщиков!

«Мемориал» сегодня – самая массовая, самая незаметная и самая действенная организация».

Люди, составлявшие ядро «Мемориала», относятся к совершенно особой и новой породе людей, выведенной, если позволено будет так выразиться, социальными мутациями репрессивной цивилизации XX века. И с этой точки зрения он есть старая идея ответственности личности за судьбу общества, но нашедшая, наконец, своего массового носителя не в лицемерно поверхностной социальности тех или иных партий, а в индивидах, превращающих абстрактные гуманистические требования в акты поведения.

Вглядитесь в них и в «акты их поведения», и вы увидите этот отсвет: лицо молодежных бунтов, середины века, лицо контркультуры.

«Мемориал» и есть контркультура, эстафетой полученная от тех хиппи, йипи и Новых Левых, которые заставили американцев забыть слово «ниггер» и выучить слово «негр», кончить войну во Вьетнаме и поставить проблему прав Человека в центр политических интересов, и от тех «Советских Новых Левых», кого раньше называли диссиденты, а сегодня называют правозащитниками.

Неслучайно, нет, неслучайно так поразительно по-современному звучат сегодня песни Боба Дилона, так резонируют лозунги детей-цветов с идеями правозащитного движения наших дней, и так актуальны идеи «Мирников» в условиях, когда, покончив со строительством Социализма, мы с тем же пылом и почти теми же методами принялись за строительство капитализма.

Не перескочить, очевидно, в капиталистический рай без того, чтоб не преломить тот же опресник и не причаститься тем же вином!

Но послушаем Владимира Георгиевича.

«Мемориал», – сказал он, – самая массовая, самая незаметная и самая действенная организация сегодня».

Аттестация, согласитесь, интригующая, требующая расшифровки.

Несколько дней я ходила за Владимиром Георгиевичем по пятам, зазывала к себе в каюту, спускалась в третий класс, туда, где стучала пишущая машинка и работал фотоувеличитель, где енисейская волна заглядывала в круглый, как глаз совы, иллюминатор. Расспрашивала, выспрашивала хронику событий ни много ни мало за сорок лет, штудировала списки репрессированных, уже опубликованные в красноярских газетах и предусмотрительно прихваченные Владимиром Георгиевичем на пароход: вдруг кто заинтересуется, авось пригодится! Читала публикации мемориальцев в газетах и журналах и публикации о мемориальцах, письма – письма, письма: все в один адрес на улицу Робеспьера, 25/12 из Прибалтики, Казахстана, Москвы... ото всюду, ответы и копии ответов на них…

Картина получалась грандиознейшая!

Горсточка людей в 20-25 человек, без офиса, без множительной техники, без спонсоров и заработной платы, делали дело подсильное, на взгляд, разве что министерству с огромным штатом профессионально подготовленных юристов.

К примеру: карточка на политзаключенного в картотеке Сиротинина. Не думайте, что она одна. Если бы было можно обойтись одной! Но этот самый политзаключенный был заключен в тюрьму – арестован – в одном месте, а осужден в другом, впоследствии совершил «путешествие» на многие из островов «архипелага», после освобождения, не исключалось, что был посажен второй и третий раз, и наконец, окончательно освободившись, – если доживал до такого счастливого момента – тоже не сидел на месте. Чтоб выявить все его связи – через известный игрек, косвенно узнать о неизвестных иксах – надо было заложить в картотеку не одну карточку, а десять или больше. На каждого из уже имевшихся в наличии тысяч единиц по 10-15! Посчитайте и сообразите, какой это труд для человека, у которого нет секретаря.

Но составление картотеки это только одно «маленькое» дело. Далее: переписка – реестры писем с запросами, реестры писем – с ответами; экспедиции в места преступлений, массовых захоронений и массовых расстрелов, отчеты об этих экспедициях в прессе, далеко не всегда доброжелательной и готовой к подобным публикациям; стирание белых пятен на карте ГУЛАГа, стенография свидетельских показаний от тех, кто еще может и хотел бы «показать», хлопоты с реабилитацией тех, кто сам уже не может похлопотать, материальная помощь лишенным средств к существованию, которую опять же надо было самим и заработать, преодоление сопротивления смертельно раненой, но отнюдь не почившей в бозе системы, и многое-многое другое – обо всем не скажешь.

– Я родился в 1938 году. Вырос на Дальнем Востоке. Кончил Ленский техникум, затем силикатный институт по химико-технологическому факультету. Я начал учиться в 1955 году, то есть как раз в то время после смерти Сталина, когда началась резкая политизация людей, особенно молодежи. Доклад Никиты Хрущева, тусовки, вспышка преступности, начало комсомольских патрулей.

Случайно – ох, уж эти случайности! – я стал членом комсомольского штаба по борьбе с преступностью. Там познакомился с теми, кто стал моими друзьями на всю жизнь, на сорок пять лет, до дня сегодняшнего!

В комсомольском патруле мы столкнулись с теневой стороной жизни и стали догадываться, что «не все ладно в Датском королевстве». Началось разномыслие. Кончилось же тем, что мы создали группу, которая стала заниматься разоблачением, не от случая к случаю, а самоцельно, методически и всерьез! Короче, поставили цель сделать тайное явным, разоблачить «Крошку Цахеса», уже несколько десятилетий эксплуатирующего чувства и жизнь людей. При этом – никаких насильственных методов: правда в глаза и ирония!

Вот он, таинственный резонанс пространства! Лондонские йипи в это время впали с манифестом: «Залюбим систему насмерть!» Насмерть – засмеем».

СЛУШАЙТЕ!
На собрании слушайте!
ТСС – слушайте движение глаз!
ТСС – слушайте поскрипыванье стульев!
ТСС – слушайте тишину!
ТСС –
СЛУШАЙТЕ собственную голову!
ЯВЛЯЙТЕСЬ на собрание голыми!
НАСИЛУЙТЕ идеи, а не людей!
ИДИТЕ не ВПЕРЕД!

Их называли первобытными. Они были первыми, кто выступил против общественной системы, попиравшей интересы личности во всех её ипостасях: от лицемерных политиков до ненасытного потребителя материальных ценностей (так называемого «среднего человека»).

– В 60-е годы я уехал в Красноярск и стал там членом одной из самых активных в стране групп диссидентов, Впрочем, слово «диссидент» еще почти не употреблялось, а о других группах мы ничего не знали. Действовали на свой страх и риск.

Сергей Хохлов и Валерий Ромкин написали книгу: «От диктатуры партии к диктатуре пролетариата», в которой с марксистских позиций сказали правду о коммунистах и ЦК. Возможно, что это был первый в стране призыв к свержению тоталитарного режима. Мы напечатали ее в самиздате, в журнале «Колокол», а распространяли – и довольно успешно – распечатывая на листовках. 19 июня 1960 года всех моих друзей взяли. Одного затем освободили, а девять судили на разные сроки. Валерию и Сергею, как главным в этом деле, дали по семь лет.

Через неделю пришли ко мне. Был обыск. Было сильное давление, но я уже был не мальчик, никакого компрометирующего материала не дал и потому по делу не проходил.

В эти годы наше движение только начиналось. Можно сказать, началось с этих двух процессов: с суда над Даниэлем и Синявским, с нашего красноярского. Процесс Даниэля–Синявского прогремел на всю страну. Наш прошел в абсолютной тишине. И это свидетельствовало о том, что органы уже догадывались: самое лучшее – не привлекать к движению внимания, а уже примкнувших к нему – деморализовать страхом. В чем-то это им удалось. После обсуждений, осуждений, разборов и разъяснений по процессу Даниэля-Синявского многие отошли. Но с нами этот финт не прошел.

Оставшись практически один, я стал регулярно ездить к друзьям на свидания. Там, через них и через их тюремных друзей, вышел на очень серьезных людей, познакомился, например, с Гинзбургом и Ларисой Богораз. И знаете, чему меня учили эти люди? Говорить правду. Говорить правду и делать то, что соответствовало этой правде! Ничему другому. Все другое вытекало из этого! Самое смешное в том, что власти не могли вынести именно этого. Именно это их более всего раздражало, возмущало и приводило в негодование. Не экстремизм – его наше движение никогда не знало – и даже не инакомыслие, а вот эта простая человеческая порядочность: способность говорить правду и оставаться честным в поступках, элементарное уважение и внимание к людям. Система здесь столкнулась с тем, что подрывало ее на корню, в самой глубокой и тайной сути. И она, естественно, это почувствовала. Почуяла!..

Подтвердим это одним примером. Приведу диалог между советским писателем Александром Чаковским и английским хиппи конца 60-х. Комментарий к нему – иронично-издевательский, ядовито убийственный – не оставляет сомнения в том, что система на дух не принимала правды. Ни под, каким соусом! Ни в остром варианте советских диссидентов, желающих привести действия чиновников в соответствие с законами, ими же установленными, ни в постно-вегетарианском хиппи, желавших исправить всего лишь самих себя. Дополнительно этот диалог дает мне основание еще раз подтвердить уже высказанную мысль о том, что призрак культурной революции бродил не только по Европе, но и по Советскому Союзу.

Итак, из воспоминаний Александра Чаковского.

Лондон. Магазин «Индика-шоп», индийский центр Йопи. Издательство газеты «ИП».

(Большой зал в магазине. Выставка-продажа плакатов разных стран и времен. В том числе репродукций советских революционных плакатов. На двух столах кипы газеты «ИП»).

А.Чаковский: – Скажите, пожалуйста, Билл, что это за магазин, что означает его название.

Билл: – Магазин называется «Индика-шоп». Слово «индика», точнее, «каннибис-индика» – индийское название наркотика, известного под названием «марихуана».

А.Ч.: – Расскажите о себе. Кто вы по профессии?

Билл: – Учитель. В течение некоторого времени я преподавал в американских институтах, но вынужден был уйти. Я разочаровался в системе как таковой. Я не чувствовал никакого самоудовлетворения.

А.Ч.: – Расскажите о программе вашей газеты. Что вы отстаиваете и в чем пытаетесь убедить людей?

Билл: – Если говорить коротко, мы хотим, чтобы люди жили, сохраняя чувство достоинства и веселья.

А.Ч.: – Вы думаете, это возможно в вашем сложном и противоречивом мире?

Билл: – Нет, но я думаю, что мы должны переделать мир.

А.Ч.: – Каким путем?

Билл: – Ну, например, путем внутренней реорганизации души человека. Каждый должен переделать самого себя. Во-вторых, убедить других в необходимости переделки.

А.Ч.: – Допустим, но как это практически делается? И кто должен убеждать людей?

Билл: – Ну, скажем, вот эти три девушки.

Я оборачиваюсь и застываю от удивления. У стены на скамье тихо сидят, прижавшись к стене, три дедушки. Очевидно, они вошли во время нашего разговора. Лица девушек украшали изображения цветов на лбу, на щеках. На их шее висели колокольчики.

Несмотря на холодный день, все они были босыми. На ступнях ног тоже изображение цветов. На одной из девушек была огромная старомодная шляпа, слегка продавленная.

Билл: – Эти девушки пришли сюда за нашей газетой. Они пойдут её продавать. Этим я косвенно отвечаю на ваш вопрос, как это практически делается. Впрочем, вы можете поговорить с ними сами.

А.Ч. (подняв микрофон): – Здравствуйте, девушки. Я советский писатель, интересуюсь детьми-цветами. Хотел при возвращении на родину рассказать, что это такое. Кроме того, у меня есть двое детей. Сын – студент и дочь – школьница. Возможно, они будут меня расспрашивать о вас... Если вас не смущает эта штука (кивок на микрофон), я мог бы потом дать им послушать вас самих. Нe возражаете?

Девушка в шляпе (чуть слышно): – Нет.

А.Ч. (бодро): – Ну вот и отлично. Прежде всего, как вас зовут?

Девушка в шляпе: – Сюзи, а ее Катти, а ее Джейн.

А.Ч.: – Сколько вам лет?

Сюзи: – Пятнадцать. Им тоже.

A.Ч.: – Вы учитесь в школе?

Сюзи: – Да, в пятом классе.

А.Ч.: – Ну а теперь скажите, в чем вы видите свою жизненную цель, к чему стремитесь?

Джейн: – Ну… чтоб люди жили красиво... переделать мир.

А.Ч.: – Но, милые девушки, как переделать? Ведь вы знаете, в мире много зла – войны, расовая дискриминация, власть денег...

Кэтти: – Мы не любим этот мир, мы хотим его переделать.

А.Ч.: – Но как? Зачем? При помощи ваших колокольчиков? Или вы думаете, что эта ваша несколько необычная манера одеваться заставит людей делать добро?

Сюзи: – Надо, чтоб люди забыли о деньгах, перестали думать только о себе и не обижали других. Ну, а насчет одежды... Разве вам нравится, когда все одеты скучно, однообразно?

А.Ч.: – Гм... А вам не холодно ходить босиком?

Кэтти: – Так гораздо удобнее. Попробуйте сами.

«Дети-цветы» – это странное племя, произошедшее от короткого английского слова «ХЕП» – «знать», в те далекие шестидесятые-семидесятые, если и не украшали улицы европейских и американских городов, то прибавляли им экзотики, а в девяностые, заменив во всех сферах своих «буржуазных» родителей, удивляют мир необычной открытостью и доброжелательностью. Не допустить ли нам, что Сюзи, Кэтти и Джейн все-таки сделали свое дело. Изменив чуть-чуть себя – изменили чуть-чуть и весь мир вокруг себя.

Ну а мы? А наши инакомыслящие?

– Комитет нашей диссидентской группы возглавили в это время Орлов и Твердохлебов. Люди, теперь, благодаря Андрею Дмитриевичу Сахарову, известные. А установка была такая: обращаться к властям с просьбой исполнять свои собственные законы, постановления, распоряжения... (согласитесь, по своей наивности эта установка не менее впечатляюща, чем колокольчики на шее хиппи!).

– Мы это делали. Кроме того, мы поставили своей целью знакомить людей с запрещенными поэтами: Анной Ахматовой, Мандельштамом, Мариной Цветаевой, Борисом Пастернаком...

(А это, наверное, расценивалось властями и людьми типа А.Чаковского как наркотики, как «ИП» и марихуана!).

– И еще было у нас одно дело: распространять документы, свидетельствующие о нарушениях законности: например, материалы с процесса Даниэля-Синявского, письмо Раскольникова Сталину, в котором, как известно, все называлось своими именами. Опасное дело.

Естественно, что начались репрессии, новая волна, куда более мощная, чем в 60-е. Людей как бы вновь подвергли жесткому рентгеновскому просвечиванию: обсуждали, разбирали на собраниях, интересовались всеми подробностями частной жизни, делали ее достоянием общественности – «общественного возмущения», предупреждали, увольняли, а самых непокорных приглашали в КГБ и там уже не шутили.

Я прошел через все это. Но вот что меня радовало – всех нас радовало. Если раньше под нашими заявлениями подписывались единицы, а в лучшем случае десятки, то теперь сотни и сотни! Движение набирало силу, и это означало, что система начала разрушаться!

(Вот, оказывается, к чему приводят «колокольчики» и «цветочки» на пятках! Вот чего учуяли люди в голубых погонах и боялись их хозяева!)

– Новый уровень движение получило от процессов в научных кругах. Оттуда пришли Сахаров, Армен, Твердохлебов. От акции на лобном месте: помните, семеро: ДЕЛОНЕ, БОГОРАЗ, ГОРБОНОВСКАЯ, ЛИТВИНОВ, ФЕЙНБЕРГ, БАБИЦКИЙ и ВЛАДИМИР ДРЕМЛЮГА – вышли на Красную площадь с плакатиком: «Руки прочь от Чехословакии!» И это у нас! И это в стране, где уже более сорока лет люди ходили, зажав рот, чтоб не сказать лишнего слова! Они находились там всего одну минуту. Но, как сказал позже Сахаров, реабилитировали всю страну, восстановили ее честь!

(Вспомним один эксперимент. Если не ошибаюсь, его проводили бельгийские ученые. В течение многих поколений у мышей отрезали хвосты. Но каждое новое поколение рождалось с хвостами!)

В 70-е годы КГБ изобрело новый способ борьбы с диссидентами: «психушки». Послушная советская медицина услужливо разработала стратегию и тактику безболезненного для системы изничтожения инакомыслящих, среди методов ее был и иезуитский, позволяющий длить политическую голодовку не днями – месяцами. Через две такие голодовки прошел и остался живым Андрей Дмитриевич, но не прошел, – умер Толя Марченко.

Наши ответили залпом острейших публикаций в самиздате – «Мои показания» Толи Марченко, «Инерция страха» Вали Турченко – рождение новых организационных структур уже не кружков в 15-20 человек, а всесоюзных и даже международных организаций: «Эмнисти энтернейшнл», поставившей своей целью освобождение всех политзаключенных, где бы они ни находились; «Информационный бюллетень» – хронику текущих событий, названную «Белой книгой», каждый экземпляр которой был бомбой, взрывающейся под системой, так как по выпуску сразу же уходил на запад и вызвал по всему миру бурю протестов. За «Хронику» жестоко наказывали. Но... уже явился Солженицын, Елена Боннер вышла со своей «Международной идеологией прав Человека» и уже на весь мир гремела иерихонская труба Андрея Дмитриевича Сахарова, сосланного в Горький, но и оттуда, из ссылки, возглавлявшего правозащитное движение всего мира.

(Вот оно, вот оно, вот оно, то, о чем мы забыли, что плохо знаем или… или не хотим знать! Давайте поставим вопрос: начал бы Михаил Сергеевич перестройку, если бы «мыши» вдруг стали рождаться без хвостов?).

– Третий, последний этап правозащитного движения в нашей стране начался под знаком «Мемориал» – история его на глазах: возник в 1987 году во время сбора подписей на 18 партконференции о строительстве "Мемориала", был возглавлен наиболее уважаемыми гражданами страны: Михаилом Ульяновым, Шатровым, Адамовичем, Баклановым, Окуджавой, Эдуардом Рыбаковым, Львом Разгоном и Андреем Сахаровым, ныне имеет 200 отделений в различных регионах страны и является, как я уже сказал, самой массовой, самой тихой и самой действенной организацией.

– Почему «массовая» – понятно, почему «самая тихая» тоже понятно: в полном соответствии с известной басней Крылова, гремят лишь пустые бочки: гремит Жириновский и иже с ним. Но почему «самая действенная»? В чем цель и практика Вашего правозащитного движения в наши дни?

– Разве вы уже не ответили на этот вопрос? «Правозащитник» и «правозащитное движение» занимаются всегда одним – правами Человека. Или, быть может, вам кажется, что все граждане бывшего СССР в своих новых, объявленных демократическими, государствах, уже получили права, уже защищены от произвола партий и госструктур?

– Увы!

– В 1987 году пять человек из нашей Красноярской группы собрали 5 тысяч подписей из 80 тысяч посланных на конференцию. И далее способствовали этому делу, чем могли. В 1991 году возник вопрос, что делать дальше? Дел нашлось, как вы уже знаете, немало. Важным оказались публикации в прессе. Нам нужен был прямой выход к людям и мы его получили. «Крестной матерью» стала Ира Лусинкова, давшая о нас публикацию в местной газете и вызвавшая этим настоящий обвал писем в мой адрес.

Сегодня на этом счете – 94 статьи. Систематически публикуем списки репрессированных по алфавиту. В настоящее время идет буква ______. Было бы неплохо, если бы такие списки публиковали все районы, где были тюрьмы и лагеря с политзаключенными. Еще было бы лучше, если бы их печатали центральные газеты, например, «Аргументы и факты», «Известия». Вы не представляете, сколько людей благодаря нашим спискам нашли друг друга или получили ответ на роковой вопрос: «Где? Когда?». А также и помощь в реабилитации или в других проблемах. Другим делом «Мемориала» сегодня является расследование. Карта ГУЛАГа еще далеко не откорректирована, еще преподнесет не один сюрприз! Учимся десгумации, экстрасенсорному поиску, ставим кресты, заказываем часовни, собираем свидетельские показания. Свидетелей, к сожалению, становится все меньше и меньше.

Август 91 года тоже подбросил работы. Местное КГБ обозвало меня «обнаглевшим демократом». Что ж, могу гордиться этим. Я и мой сын в течение двух часов 19 августа, сразу вслед за тем, как в газете «Свой голос» появилось воззвание Ельцина, распечатали его, и город был сплошь заклеен листовками. Естественно, были люди, которые помогли. Предприниматели, например, которые на дух не приняли ГКЧП. На предприятиях работало все кабельное телевидение, со складов были вынесены все предназначенные к работе компьютеры... В эти дни был приобретен ценнейший опыт. Помните заявление Ленина в дни перед коммунистическим путчем? «Главное захватить почту и телеграф!» В наше время – в дни компьютеров и кабельного телевидения это не спасет ни одну партию, не обеспечит ни один путч. Понятно стало, почему множительная техника долгое время оставалась под запретом в нашей стране, принадлежала только государственным органом, а компьютеры одно время даже предавались анафеме.

Другое важное наблюдение этих дней заключается в разоблачении тех, кто пользуется полярностью у масс, но печется сугубо о своих личных интересах. По приказу свыше и 19 августа, и 20, и 21 все видеотеки показывали самую махровую порнуху, отвлекали добропорядочных граждан, молодежь от политики. «Не зря вас кормили», – заявил первый красноярский коммунист. И он был прав.

Однажды отца кибернетики Норберта Винера спросили: «Возможно ли создать такую машину, которая могла бы исполнить любое желание человека. Например, может ли машина сказать, когда надо на нажать кнопку, чтобы выиграть войну?

– Можно, – ответил Винер, но тут же рассказал о человеке, который вызвал всесильного духа.

Когда дух появился перед человеком и спросил его чего он хочет, человек растерялся и спросил первое, что пришло на ум.

– Хочу десять тысяч долларов!

– Хорошо, ты их получишь, – сказал Дух, – но нужно подождать! полчаса.

Через полчаса пришел посыльный с завода, на котором работал его сын, с известием, что сын его только что погиб в катастрофе в цехе. И вот чек на десять тысяч долларов – компенсация фирмы.

Человек застонал от горя. Вызвал снова Духа и потребовал от него вернуть сына, забрав свои проклятые доллары.

В ту же минуту ужасный раздавленный труп предстал перед глазами потрясенного отца.

– Прочь! Прочь! – закричал тот. – Немедленно убери от меня этот призрак!

Дух послушно выполнил и это желание.

«Знаем ли мы то, чего хотим?» – заключил свою притчу Винер.

Свой очерк я хочу заключить тем же вопросом: знаем ли мы? И если не знаем, если не ведаем последствий своих хотений (не способны предвидеть результаты «достижения» целей, а что это так, а не иначе показывает весь опыт нашей истории), то не лучше было не аплодировать говорунам-политикам, возвещающим на площадях о путях скорейшего удовлетворения наших насущных потребностей, а присоединиться к этой тихой, почти невидимой «партии», к людям, которые, имея уши – слышат, имея глаза – видят, которые зарекомендовали себя не только честными и совестливыми, но и дальновидными и чистоплотными, которые и в наши дни, дни национальных самоопределений, плюрализма партий и борьбы за политические приоритеты, борются, как и в дни Андрея Дмитриевича Сахарова, только за одно-единственное дело, за Свободу личности, за права Человека! С них надо начинать и ими заканчивать. Все остальное приложится само собой!

На оглавление Пред. страница След.страница