Моя единственная любовь

Моя жизнь на Севере, кроме основной работы на рыбалке, имела ещё два незабываемых счастливых переживания: любовь и учёба. Ещё летом 1943 г. в Потапово познакомившись с Викторией Вальтер мы часто виделись и стали узнавать друг друга, встречались на танцах. И вот как-то после танцев в Усть-Хантайском «клубе» (комната в бараке) мы с Викторией вместе пошли домой. Была исключительно чистая ясная ночь с Северным сиянием, морозом более 40 градусов и залитым полной Луной светом посёлком. Мы остановились у штабеля лесоматериалов и я предложил Вите-«Давай дружить, я тебя люблю». Витя ответила согласием. Произошло это 17 декабря 1943 года. Мы в ту ночь ещё долго гуляли по спящему посёлку, задавая друг другу «глупые» вопросы. Долго мы топтались на ступеньках магазина, т.к. ноги замёрзли до бесчувствия, ведь я был в ботинках, а Витя в неморозоустойчивых валенках. Но расставаться с дорогим и любимым человеком не хотелось, Однако мороз взял своё - у двери Вити постояли в ожидании очередного ответа на заданный вопрос и бежать с замёршими ногами домой - примерно 100 м. Теперь с началом с Витей нашей дружбы каждый вечер после проверки сетей я нагруженный в рюкзаке мороженной рыбой на лыжах бежал в посёлок, чтобы Зуеву сдать рыбу, а потом шёл к Вите домой или в новый медпункт, где собирались мы и инженеры из Хантайской экспедиции. Там мы играли в карты или лото, рассказывали новости. От инженеров мы много узнали об их изысканиях на речке и озере Хантайском, где предполагается для электроснабжения Норильска строительство мощной гидроэлектростанции, было интересно и весело среди «вчерашних» студентов, а потом «долгие» проводы и стоянки у двери Вити. Каждая встреча с Витей была очень желанной: она рассказывала об г.Энгельсе, где их семья жила, о своих родителях и о брате Гаральде, а я – о Москве и Астрахани. Когда возникала пурга, то Витя ставила в окно лампу, чтобы я шёл по Енисею на лыжах на огонёк. Каждая суббота ожидалась нами с большим нетерпением, т.к. вечером были танцы под балалайку с мандолиной или под гармошку. Танцевали до упаду все существующие танцы. Мы очень с Витей любили друг с другом танцевать и я тем самым не давал другим её приглашать. Мы искренно друг друга полюбили. Кто бы мог тогда подумать, что через 61 год, 9 месяцев и 19 дней Витенька нас покинет? Это ужасно больно!

Память о дяде Карле я на всегда сохранил самую тёплую и благодарную.Что я знаю о нём? Его отец (мой дедушка) в конце 80-х годов 18-го столетия послал его с Волги в Москву работать у купца «мальчиком», а затем учиться в немецкую гимназию и музыкальное училище, которые он окончив стал скрипачом в симфонических оркестрах, в том числе одно время и в оркестре московского Большого театра. До 1-й мировой войны он ездил в Германию, откуда привёз девушку из дворянской немецкой семьи тётю Машеньку, на которой женился. Имел очень ценную скрипку, изготовленную учеником великого итальянского мастера смычковых инструментов А.Страдивари (1644-1737) Н.Амати, которая в 30-е годы страховалась в 10 тыс. рублей и была среди 27 других таких же скрипок на учёте в Министерстве культуры СССР. (Сравните - в Астрахани папа за дом в три окна заплатил только 2000 рублей). Дядя Карл очень любил животных, птиц. Для детей устраивал «Театр кукол» с собственным исполнением. В 1904 году дядя Карл в Москве купил в доме № 9/28 на Пятницкой улице 4-х комнатную квартиру, Он всегда смеялся, говоря, что все российские революции прошли мимо его окон. Действительно, чтобы из Замоскворечья пройти к Красной площади нужно пройти через Пятницкую улицу. Поэтому дядя Карл был как бы невольным соучастником этих шествий мимо его окон. На входной двери его квартиры № 18 он в 1904 году прикрепил медную планку со своей фамилией «К.И. Петри». После октябрьского переворота эту квартиру в 20-е годы у дяди национализировали, создав коммунальную с тремя квартиросъёмщиками, в которой дяде сохранили 2 комнаты. Взаимоотношения между жильцами сложились очень хорошими. 22 июня 1941года началась война, а через три дня 25 июня ночью мой дядя Карл был арестован. Его 2 комнаты тут же были заняты офицером КГБ, он выждал момент её захвата.

В 1960 году после репрессий впервые на Таймыре и в Сибири я оказался в Москве и пошёл на родную Пятницкую улицу. С большим волнением я поднялся на 3-й этаж, где до войны я жил у дяди Карла. Меня радостно встретили прежние соседи, сообщив, что память о моём дяде они сохранили тем, что перевесили свой почтовый ящик, прикрыв им с его именем ту дверную планку. Таким образом, эта планка из 101 года своего существования 20 лет была в «бегах» от властей.

Бывшие наши соседи с большим вниманием и интересом прослушали мой рассказ о прожитых двадцати годах. Этих добрых людей я сердечно поблагодарил за сохранённую ими добрую память о дяде Карле. Мне дали отвёртку, чтобы я как наследник снял на память «заслуженную» дверную планку, которую я сейчас храню в своём домашнем архиве в Гамбурге.

Но вернёмся в Дудинку. После ложного обвинения, недельной отсидки в КПЗ и оправдательного решения судьи Лебедева (октябрь 1944) я вышел на свободу и направился к знакомой мне доброй немецкой семье сапожников Роппельтд - пожилые отец и мать с сыном Альфонсом и дочерью Викторией моего возраста. Уже шла первая половина октября, наступила зима, лёг снег, скоро начало занятий в техникуме. На следующий день по узкоколейной ж.д. я выехал из Дудинки в Норильск. Ехали 90 км 12 часов , т.к. было на ж.д. несколько снежных заносов и пассажирам пришлось брать в первом товарном вагоне ваги, ломы и лопаты и очищать пути. Сошедший с рельсов маленький паровозик деревянными вагами и ломами мы поставили на рельсы и поехали дальше. В пути 1 раз заправлялись водой и углём. Норильск со стороны чекистов встретил пассажиров жёстким контролем документов, что не удивительно ведь мы прибыли в зону сплошных «врагов народа» со 100 тысячным контингентом, имеющем сроки заключения от 10 до 30 лет. Мой «белый паспорт» (справка спецпоселенца, выданная мне Степановым, совместно с приглашением на учёбу в техникум) не вызвало у контролёров возражения. Я пошёл в техникум по улице, обе стороны которой были сплошные концлагеря заключённых с колючей проволокой вокруг бараков и сторожевыми вышками. В памяти сохранилась картина, которую в своей жизни я никогда больше не видел: в зоне за колючей проволокой я увидел две кучи одежды каждая высотой с барак - одна с военной германской армии формой, а другая с её армейскими ботинками. По обоим кучам, как муравьи ползали зэки, подбирая себе одежду по размеру. Мороз был в это время где-то 20-30 градусов. Зэки очень торопились, т.к. были полураздетыми в плоть до белого нижнего белья. Это было «самообслуживание при промтоварном снабжении врагов народа». Техникум был в двухэтажном учебном корпусе с двумя жилыми для учащихся бараками, выгороженные колючей проволокой из зоны. Каждый барак на 25 учащихся по специальностям: «Горное дело» и «Металлургия цветных металлов». В бараках по 25 железных кроватей (у зэков - двухэтажные нары), по две кирпичные печки и по одному умывальнику на 10 сосков, общая на барак вешалка и при каждой кровати тумбочка, общий стол для выполнения уроков. Регистрацию всех прибывающих учащихся проводил зам. директора горно-металлургического техникума Акулов. Я попал во 2-й барак по специальности «металлургия цв. металлов». В столовой для нас было организовано 3-х разовое хорошего уровня питание.

На первом занятии мы встретились со своими преподавателями по математике и физике. Их глаза светились от того счастья, что они , как и в былые годы, видят перед собой молодых людей учащихся, которым они в техникуме собираются преподносить основы наук на уровне высшей школы, т.к. их знания академиков, профессоров столичных вузов не могут опуститься до уровня средней школы. Науке нужна свобода, как всему живому воздух. Техникум (на его базе в настоящее время организован ГОУ ВПО «Норильский индустриальный институт») был ведомственного подчинения и поэтому учебную программу составлял в соответствии со своими интересами и возможностями. А возможности у него были максимальными - имелись преподаватели только высшей категории, именно такие при диктатуре пролетариата и являлись, как известно, «врагами народа». Это были авторы известных учебников и книг, их лекции слушались затаив дыхание, конспектировались дословно, т.к. учебников не было вообще или были единицами и распределялись один на многих учащихся. Неделя для меня пролетела как во сне, я вошёл в новый мир, мир науки, мир великих людей и мыслителей. Через несколько дней жизни в бараке я почувствовал, что стал становиться носителем не просто вшей, а их массы. Во время учебных занятий я чувствовал, как они ползают по шее, за ушами, я их незаметно от соседа щёлкал. Думаю, что вши ко мне переселились через общую вешалку верхней одежды. Мыла у меня не было, т.к. я его отдал в КПЗ своему соседу по камере. Однако всю эту вшивую проблему в конце недельной учёбы очень просто и быстро решил Акулов - он выгнал меня из техникума после того как узнал, что я немец. Дело в том, что каждый из нас при карточной системе, когда переезжал, по прежнему месту жительства должен получить справку № 7 о том, что ты по такое-то число сдал продуктовую и промтоварную карточки и по приезду на другое место получал новые карточки. Я же, как рыбак находился на так называемом целевом снабжении и получал не месячные карточки, а рулоны за сданную рыбу. Акулов обратил внимание, что я не сдал ему форму № 7 и вызвал меня к себе в кабинет. Я ему всё объяснил. Тогда он меня спрашивает: «Как ты попал на Таймыр?» Я ответил, что был доставлен в 1942 году сюда как спецпоселенец на рыбалку. «Постой, а ты какой национальности?» Я ответил, что немец из Москвы. «Вот что, Петри, техникум для немцев мы не организовывали. Иди». Выходя из кабинета, я заметил, как он в списке нашей группы против моей фамилии поставил крестик. На утро вышел приказ... «по собственному желанию Петри Л.О. исключить из техникума». Учащиеся увидев этот приказ, мне сказали, что это исключение обман и не законно - иди к прокурору Норильска. И я пошёл. Прокурор сказал мне то же самое, что и Акулов: «Езжай, Петри, в свой колхоз, техникум мы для немцев не строили». И я поехал, но только до Дудинки, где мои добрые старички помогли мне частым гребешком, а потом и в бане с мылом и прожаркой навсегда избавиться от «спутников» человека. Обобщая происшедшие со мной последние события теперь можно сказать, что одним крестиком Акулов избавил меня сразу от двух моих проблем - опасных насекомых и учёбы. Было страшно больно и обидно за не справедливую утерю связи с наукой, творчеством, контактов с большими умными людьми. И хотя я явился в отношении образования по национальному признаку политической жертвой тем не менее, «движение вперёд» не остановилось. Уже знакомый нам майор Овчинников дал мне разрешение остаться и работать в Дудинке, написав на моём заявлении: «Коменданту Дудинки. Поставить Петри на учёт». Это в то время для меня была большая победа. В техникуме, наблюдая за 50-ю учащимися я обнаружил, что я был единственным среди них спецпоселенцем но, как уже сказано меня быстро «разоблачили». В 18 лет проигранная победа это ещё не трагедия в жизни!

Все астраханцы сотрудники Таймыргосрыбтреста, куда я с помощью Юрия Янковича был принят на работу, относились ко мне с большим вниманием и видели как я стремился использовать мои новые знакомства в качестве профессиональной школы. Для меня это были учителя. Бывая в разных отделах и прислушиваясь к разговорам на производственные темы я начал оценивать и познавать новую для меня работу. Особенно близко мы сдружились с начальником производственно-технического отдела Ершовым, опытным инженером и добрым советчиком по разным вопросам. Как я встретил конец войны? Утром 9-го мая 1945 г. я, идя на работу в трест, вдруг с высоких входных ступенек крыльца слышу крик «Побед-а-а-а! Побед-а-а-а! Это кричала одна из наших сотрудниц, а сообщил ей эту долгожданную новость радист, с которым я в последствии не долго буду жить. Тут же наш парторг связался с Дудинским райкомом ВКП(б) и сообщил, что в час дня будет праздничный городской митинг. Радости нашей не было предела. Все свою работу бросили, начав каждый обмениваться своими воспоминаниями и проблемами: карточная система и выезд на Волгу (ведь весь инженерный состав управления треста были из Астрахани). К часу дня весь наш трестовский коллектив и я прибыл на митинг. Вся площадь была забита народом, гремел духовой оркестр, уже сооружена трибуна, на которой стояло с красными стягами всё окружное и городское начальство. (Фотография этого митинга, на котором я был, помещена в современном глянцевом журнале «Дудинка»-2002 г.). Митинг завершился принятием резолюции в адрес Кремля. Нашу радость победы мы с Витей продолжили вечером на концерте художественной самодеятельности и на танцах в клубе порта. Так, будучи на Крайнем Севере, завершилась для меня эта проклятая война, о начале которой я впервые узнал 22-го июня 1941 г. от стрелочника на 37 км киевской ж.д., а о её конце- 9-го мая 1945 г., когда услышал крик с крыльца «Таймыргосрыбтреста» о победе. Полгода я прожил в семье Роппельтд, большое ей спасибо. В том же мае 1945 года меня к себе в трестовскую комнату взял начальник радиостанции треста Константинов, с которым мы дружно жили пока ко мне не приехала из Норильска моя мама. Тогда мне трест предоставил в «балке» небольшую комнатку, за дощатой стеной которой жила одна молодая пара. Электричество было слабое - лампочка светилась при красном накале, кухня была общая с соседями.

С мамой особая печальная история. Как она оказалась в Норильском ИТЛ? Когда нас с мамой и тётей Минной весной 1942 года из с.Ораки Шарыповского района Красноярского края на Север депортировали, мама перед отъездом на вещи обменяла у местных сельчан мешок белой муки и 5 кг топлёного масла. Все эти продукты были помещены в железный жбан с запирающейся висячим замком крышкой. Этот жбан нам «помогал» до осени 1944 года пока мама руководством колхоза «Сев. путь» не была назначена пекарем в пекарне Усть-Хантайки. Предвидя возможные обвинения в воровстве муки, мама предусмотрительно немедленно при переезде из дома, где мы жили, об этом жбане договорилась с одной из наших близких (ещё по г.Энгельсу) знакомых сохранить его у них в доме. В один из дней мама пошла к этой знакомой, чтобы взять немного хорошей муки («крупчатки») из жбана и обнаружила что он пустой - нет муки и нет масла, хотя замочек висел на месте. Дабы спасти себя хозяйка дома тут же с клеветой доложила коменданту о хранившейся в жбане муке, которая якобы украдена мамой в пекарне. Капитан Степанов быстро состряпал «уголовное дело» и отправил в Дудинский районный суд, через который незадолго до этого я «прошёл», но был, как выше сказано, отпущен. Маму судили без адвоката (сама защититься не смогла) выездным судом в Потапово и дали уголовное заключение на 5 лет, хотя ни каких доказательств вины не было - голая клевета и ложь, с отправкой в Норильский лагерь, где к ней отнеслись с пониманием (мама уже была больной человек) и добротой, предоставив ей лёгкую работу в тепле. С окончанием войны в 1945 году мама сразу же в мае была амнистирована и прибыла в Дудинку, где мы с большой радостью встретились. Теперь можно сказать вся наша семья прошла тюремные камеры: папа (в 1938 году - невинный расстрел), мама (в 1944 году - без вины со сроком 5 лет), я (в 1944 году- без вины под уголовным делом) оказалась уголовниками. Люди были как бы поделены на подследственных (тех, кто ещё на свободе) и на подсудимых (тех, кого освободили от свободы). Такова была реальность тех лет.

Осенью 1945 года для меня была вторая большая радость, когда в Дудинке открыли вечернюю среднюю школу рабочей молодёжи. Все мои друзья из числа спецпоселенцев в том числе и мы с Витей записались в школу, Для меня и Вите требовался 8-й класс. Наступила счастливая и трудная пора после работы с 18 до 22 часов ежедневные школьные занятия. С учебниками и художественной классической литературой было чрезвычайно тяжело - существовали в библиотеке клуба порта и в городской очереди на отдельные книги, которые можно было получить только на одну ночь. Учителями были квалифицированные специалисты, особенно выделялись бывшие репрессированные инженеры по математике и физике, обучавшиеся до ареста в Москве и Ленинграде.

Основной состав учеников, полностью заполнивших классы, состоял из молодёжи, потерявшая из-за войны по несколько лет учёбы в дневных школах. Учителям было тяжело работать с учениками с разным уровнем подготовки. Особенно страдали отставанием фронтовики с сельской подготовкой. Иностранный язык (немецкий) начинали с нуля.

Но относительное житейское благополучие длилось не долго - в апреле 1946 года Таймыргосрыбтрест был ликвидирован и я остался без работы. Весь наш плановый отдел (5 чел.), кроме начальника Волкова, вынужден был остаться в Дудинке, т.к. мы были под комендатурой НКВД, тогда как астраханцы вернулись на Волгу. На новое место работы, теперь уже второй раз опять мне помогла устроиться семья Янковичей. Врач Наталия Викторовна свела меня с бывшим зэком, работавшим в плановом отделе управления Дудинского порта, а тот с его начальником Розановым (тоже бывший зэк), который направил меня в плановую группу отдела водного транспорта порта, где руководителем был зэк Соловьёв из Ленинграда, осуждённый по «Кировскому делу» по статье «ЧТО» (член троцкисткой организации). Наша плановая группа и весь отдел водного транспорта находились в зоне 4-го лаготделения, куда вход был по пропускам, т. к. работали среди заключённых в основном осуждённых по политическим статьям - «враги народа».Этот пересыльный лагерь прошли в то время многие известные в СССР деятели: один из первооткрывателей недр Норильска Урванцев, бывший адъютант Котовского писатель Гарри, учёный-историк Гумилёв, известные артисты Смоктуновский и Жжёнов, первый секретарь ЦК ВЛКСМ Мильчаков. В порту работала дочь расстреленного секретаря ЦК ВЛКСМ Касарева, сосланная с матерью на Таймыр как члены семьи врага народа. Не смогла пройти мимо этого лагеря и знаменитая на весь мир балерина Уланова. Тогда в нашем лаготделении действовала зэковская заповедь: «не верь, не бойся и не проси».

Отдел водного транспорта возглавлял талантливый инженер-судостроитель, ленинградец, бывший зэк Разин, гл. бухгалтер, бывший гл. бухгалтер Ростовского пароходства зэк Хитрин, капитан порта, высоко квалифицированный специалист рейдового флота Бердюгин, диспетчер рейдового флота, бывший московский конферансье, зэк Филиппов; диспетчер рейдового флота, бывший 1-й штурман корабля «КИМ», доставивший после беспосадочного перелёта через Северный полюс из США в Одессу самолёт Чкалова, зэк Вайнштейн А.

На оглавление На предыдущую На следующую