Часть первая. 1937.

Глава шестнадцатая.

…Белый свет, совсем - яркий, но глаза от него не устают. Пелена без границ. Просто свет. Движение вперед. Навстречу этому загадочному свету – охватившему все вокруг. Все! Нет ничего больше! Движение и свет! Туман - мягкий и обволакивающий. Но ветра не чувствуется. Воздух не бьет по щекам. Какие-то расплывчатые контуры. Предметы проплывают рядом. Длинный коридор. Очень длинный. Он похож на туннель, но стены сделаны как из стекла – матового стекла…

«Когда же это кончится. Когда? И что вообще это такое? Что? Я лечу навстречу – но чему или кому? Кто толкает меня? Кто ждет? Что это за дорога. Звуки – я не слышу звуки! Они есть, но я их не слышу. Нет. Не слышу! Но откуда я знаю, что они есть? Странно. Мне не больно, но тревога, тревога, что эта боль вот-вот обволочет все тело! Вот-вот все прервется! Все! Жизнь? Все прервется! Страшно! Нет, так не хочется, что бы все прервалось!» - Павел Клюфт пытался собраться силами. Но тщетно. Тщетно. Только эти бесполезные мысли летали в голове. – «Я умер?! Я умер, нет - я определенно умер! Нет тут ничего! Просто молоко. Смерть – это туман? Просто молоко? Нет, почему тут есть свет? Неужели после смерти есть свет? Такой яркий? Я умер. Он - стрелял в меня. Пуля пробила сердце? Она пробила грудь. А сердце? Больно, было больно. И все. И вот свет. Сколько еще ждать?»

Павел вздрогнул. Он попытался поднять руки. Но они его не слушались. Павел вновь напрягся. «Руки. Посмотреть на руки. На ладони. Если он увидит свои ладони, то значит - он жив. Если нет…» Павел потянулся всем телом. Он извивался - как змея. Но руки не слушались. Они – словно привязанные, лежали вдоль тела. И туман стал отступать. Медленно, очень медленно. Пелена расходится. Но вместе с пеленой гаснет свет. Он все слабее и слабее. Он исчезает вместе с туманом. Павел пытался облизнуть губы. Он попытался пошевелить ногами. Колени удалось поднять. Ноги двигаются. Еще немного. И вновь темнота…Павел открыл глаза. Полумрак и тихий. Совсем, еле уловимый звук. Тик, тик! И тишина! Затем - опять, тик, тик. «Что это за звук? Что? Очень знакомый! Очень?» - Павел пытался вспомнить, где он слышал этот звук. Но тщетно.

Тик. Тик. Кап. Кап.

- Что это? - еле прошептали губы.

Павел открыла глаза. Он всматривался - крупные полоски.

Тик. Тик. Кап.

- Что это за звуки? – вновь прошептали губы.

Клюфт еле-еле пошевелил языком. Но слова не вырываются. Они не хотят вырваться.

- Это вода, - тихо прозвучал знакомый голос.

«Кто это? Кто? Я слышу звуки – значит, я не умер? Нет, но кто это?»

Павел вздрогнул и попытался повернуть голову. Да. Он видит. Вот силуэт. Рядом с ним на кровати сидит человек, но кто это?

- Ты кто?

- Я твой знакомый, - ответил человек.

- Какой еще знакомый? – прохрипел Павел.

- Я богослов…

Клюфт напрягся. Он, нет, это точно он! Этот человек! Иоиль! Он! Он сидит рядом! И опять в этом мерзком темно-зеленом плаще! Но где они? Где? Опять в камере?

- Это вода, - вновь сказал каким-то равнодушным голосом Иоиль.

- Какая еще вода? – недовольно буркнул Клюфт.

- Ну, ты спрашивал, что это за звук? Тот? Тихий…

- А, да…

- Это вода. Она - капает с крана. Там плохие прокладки…

- Хм, значит - я жив… - выдохнул Павел.

- Ты жив. Но ты был мертв. Почти мертв…

- А ты откуда знаешь?

- Хм, я видел…

- Что видел? – простонал Павел.

- Твою смерть…

- Опять ты за своё?! Опять?! Нет! Оставь меня в покое! Оставь! Сейчас ты скажешь, что это ты меня спас?! Или нет, меня спас - твой Бог?

- Ты, странный. Господь ведь для всех и он никого не спасает. Ведь если ты умрешь – ты попадешь к нему. Зачем ему спасать?

- Нет, не хочу это слушать. Я просто выжил… сам…

- Ну-ну, а позволь тебя спросить? Зачем? Зачем же ты выжил?

- Как зачем?! Чтобы жить…

- Брось! Ты ведь - хотел умереть?! Но не умер. А сейчас ты рад, что жив? Ты не последователен, - богослов говорил это немного раздражительно.

- Я выжил потому, что я выжил!

- А зачем тебе - такая жизнь? Ты ведь в тюрьме…

- Ну, значит, значит… - Павел не знал, что ответить.

- Ты хотел сказать, значит - так Богу угодно? Верно,… так ему угодно. Вот и все. Потому ты и жив.

Клюфта бросила в жар. Он опять. Этот человек опять говорит с его мыслями. Он словно пробирается в его сознание.

- Что тебе нужно? – недовольно спросил Павел

- Я, хочу тебе помочь. Вот и все. Тебе сейчас трудно. И помни, главное побороть в себе сомнения. И не предать себя. Вот что. Помни. Тебе сейчас трудно. Но это не только физическая боль. Не только. Блажен человек, который всегда пребывает в благоговении, а кто ожесточает сердце свое, тот попадает в беду…

- Что ты хочешь этим сказать? – разозлился Павел.

- Ты понимаешь. Поэтому и злишься. Но ты не хочешь слушать истину. Свое сердце. Ведь у тебя в сердце есть Господь. Слушай его!

- О чем ты?

- Ненависть тебя убьет. Если ты не одумаешься. Все, что я хотел тебе сказать.

- Слушай, я не хочу слушать - твои наставления. Не хочу. С чего ты взял, что имеешь право – наставлять людей? С чего?

- Я не наставляю, я говорю истину…

- Хм, истину?! С чего ты взял, что ты, говоришь истину? С чего? Почему ты считаешь – что именно то, что ты говоришь – истина?

- А ты, можешь это опровергнуть? - ухмыльнулся богослов.

Павел застонал. Он попытался вновь дернуться, но не смог. Руки не подчинялись ему.

- Почему я должен это опровергать? Почему? Что тебе надо? От меня? Что надо? Прикрикнул Клюфт.

Он разозлился. Но это была злость не на богослова, а на собственное бессилие. Павел понимал, что богослов вновь загнал его в мысленный тупик и выиграл спор. Но это так не хотелось признавать.

- Мне ничего не надо. Я хочу, что бы тебе было легче. Но ты, как я вижу - ты сам этого не хочешь…

- Легче? Да я мучаюсь! Понимаешь, после того, как поговорю с тобой - мучаюсь! – признался Павел.

- Вот и хорошо. Вернее, это, так и должно быть. Все люди мучаются – пока найдут себя. Пока придут к Богу. Это длинная дорога…

- Дорога? Почему? Почему твой Бог не сделает, что бы она была прямой и короткой? – как нерадивый школьник у учителя спросил Павел.

- А это, ты, у него спроси... – ласково ответил богослов.

Он медленно поднялся с края кровати и внимательно посмотрев на Клюфта, улыбнулся. Павел всматривался в его лицо.

- Что меня ждет? Если я поверю тебе? А богослов?! Что меня ждет? – вдруг, словно признав свое поражение - с надеждой спросил Павел.

Богослов, тяжело вздохнул и кивнув головой, тихо ответил:

- Ты уразумеешь страх Господень и найдешь познание о Боге. Ибо Господь дает мудрость. Из уст Его - знание и разум! Он сохраняет для праведных - спасение! Он – щит, для ходящих - не порочно. Тогда ты уразумеешь правду и правосудие, и прямоту всякую другую стезю. Когда мудрость войдет в сердце твое, и знание будет приятно душе твоей. Тогда рассудительность будет оберегать тебя, разум будет охранять тебя. Дабы спасти тебя от пути злого, от человека, говорящего ложь.

Павел закрыл глаза. Он тяжело дышал. Он хотел, еще что-то спросить у богослова, но не мог открыть рот. Когда же Клюфт напрягся и посмотрел на человека в грязно–зеленом плаще, то вместо него увидел силуэт в белом халате…

- Опять бредил?! Вон, правда, глаза открыл!… Ой! Устала я с ним! – ворчала толстая санитарка.

Клюфт открыл глаза и улыбнулся. Сон…

Это вновь был сон…

Павел поймал себя на мысли, что это был все-таки приятный сон. И он, был бы не прочь - если бы сон, продлился чуть-чуть подольше.

- Вот скажи мне, Клюфт? Что тебе снится, что ты так кричишь? Кричишь, на всю камеру! А? – санитарка хоть и говорила сурово, но в ее голосе звучало сострадание.

- А, что, я кричал, Полина Петровна? А? – улыбнулся Павел

- Ты, кричал вновь, как спорил с кем - что меня ждет, что меня ждет… ну и все, там прочее. Как всегда. Я, вот, за месяц, твоего тут, пребывания – выучила, твои сны. Опять - с каким-то мужиком ссорился? Что за мужик то, Клюфт? А? Кто такой? – санитарка улыбнулась.

- Да знакомый, тетя Поля. Знакомый…

- Ой, ой, знакомый! Не отстает он от тебя! Не отстает! И это плохо! Видать, нагрешил ты, Паша то - в жизни, хотя везет вот тебе, такая рана! Мало, кто выживает – а ты, вон, выжил… - санитарка тяжело вздохнула и направилась к двери.

Клюфт с улыбкой посмотрел ей вслед.

Да, ему везет! Везет! Тогда… на допросе у Полякова, он был на миллиметр от смерти. Еще бы чуть-чуть и пуля пробила сердце. А так, на вылет - возле ребра. И все. Легкое заштопали. Крови, правда - много потерял. Да и без сознания неделю провалялся. Однопалатники, кто видел - как принесли Павла, с того, рокового допроса от Полякова, говорят, что тюремщики - хотели его списать, так, сказать – «объявить мертвым». Комиссия пришла. Павлу лицо даже тряпкой, как покойнику прикрыли. Один из врачей – наклонился. Посмотрел на Клюфта и отпрянул. Живого хоронить придется! Но надежды мало было. Сначала никто шибко-то и не суетился возле Павла. А через два дня и вовсе - уколы перестали ставить. Что лекарства тратить?! Все равно покойник! А тут, живым - не хватает! Но нет! В морг не везли – сердце-то, бьется и бьется. И останавливаться не хочет. Словно назло. Врачи ходили каждое утро и цокали языком – мол, такого случая и не припомнят! А потом, потом, вдруг - на поправку пошел. Сам! Как в сказке! Утром глаза открыл и заговорил. Санитарки прикармливать начали. Тетя Поля больше всех и суетилась. Ворчала, но суетилась. Да и еще одна – Леночка, молоденькая девушка, от Павла не отходила. Но Клюфт этого не помнит. В бреду был. Ему лишь рассказывали это. Как - доктор уколы выписал – пожалел. И пошло-поехало. Выжил, выжил, ведь. Выжил!

«Нет, значит - правда я нужен Богу? А? Раз уже он не прибрал меня к себе. Значит, зачем-то я ему нужен? Если он есть? А? Не все так мрачно?» - весело думал Клюфт.

Лежать в тюремной больнице - все равно, что отдыхать в санатории на воле. Некая, пусть малая, но свобода! Во-первых, можно лежать весь день на кровати. Во вторых - кормят более-менее сытно. Хоть изредка - в супе, плавает маленький кусочек мяса, а рыба на второе - иногда отдает настоящим вкусом. Да и лекарства. Витамины. Ставят аскорбинку. А они ведь - так полезны! Перевязки. Да и персонал больницы более–менее человечный. Конечно, охрана тут, все та же – конвоиры, палец в рот не клади. Но вот врачи и медсестры – как-то по-доброму относятся. И понятно – некоторые из них сами заключенные. Сами приговоренные к срокам, но по счастливой случайности оставлены работать – тут, при тюрьме, а не гнить на лесоповале, в сибирской тайге! И уж эти-то люди знают - что такое свобода и что такое быть больным в тюрьме! Хотя, конечно, не все. Не все! Кто-то специально хочет выслужиться перед тюремным начальством и грубит. Кто-то делает вид, что грубый, но все равно мало дает повода - пообщаться с ним на равных. Но все же. Все же, больничная тюрьма – это уже не совсем тюрьма.

В камере-палате стояло пять коек. Никаких нар и второго яруса. Белые простыни. И чистота. «Парашу» выносят другие зэки – «шныри» или те, кто поздоровее - из больных. Даже изредка на прогулку выпускают, если ты не двигаешься – не ходячий, так сказать, но если не хочешь гулять, не заставляют. Добровльное, так сказать, дело! Клюфту вообще повезло – лежи себе целый день. Даже можешь папироской пыхнуть – если конвой не заметит. Ну, а если даже и заметит – в карцер не отправят. Каждое утро – обход. Врачи смотрят и решают дальше твою судьбу. И больные стараются, как можно - «немощнее и беспомощнее» выглядеть. Ведь – кому охота назад в камеру. Да и суд, никого не торопит – вернуться в статус обычного заключенного. Еще один плюс тюремной больницы - никаких допросов. Павел за месяц - уже и забыл, что это такое. Эти воспоминания для него были как страшный сон – то общение сначала с молодым следователем Маленьким, затем с его начальником Поляковым. Хотя крики Ольги Петровны, он, как ему казалось – запомнил на всю жизнь! Тут, в лазарете, за месяц к Павлу с допросом только два раза приходили, опрашивали – «как, мол - так случилось, что Поляков в него стрелял?» И все. Павел рассказывал все. А молодой сотрудник - в лейтенантской форме тщательно записывал его показания в протокол.

Наказали или нет Полякова, за тот выстрел в сердце Клюфта - никто не знал. Да и как узнаешь? Да и за, что наказывать? За какого-то «потенциального врага народа»? За - «нечеловека – который, кинулся с кулаками»? За «шпиона и провокатора»? Нет, Павел даже не надеялся, что Полякова накажут, более того – не хотел этого! Ведь ничего хорошего от этого потом не будет. Поляков обозлится и найдет способ - как отомстить. Нет, уж… придет время - Павел накажет его сам. Придет время, а пока - пока нужно болеть, болеть, как можно дольше. И терпеть. Терпеть - сжав зубы!

Верочка! Вера милая – как же Павел скучал о ней! Вера - она, ему снилась, так же часто – как и загадочный богослов. Правда, поговорить с любимой девушкой во сне - не получалось. Щукина лишь молчала и улыбалась. Павел бежал к ней! Бежал по полю, по траве! Он бежал,… светило солнце. Но Верочка почему-то удалялась и молчала,… молчала. Такой странный сон - один и тот же. Менялась лишь погода и обстановка. То шел дождь в горах, то был туман в зимнем лесу. И лишь однажды Вера сказала. Она сказала всего лишь одну фразу – «Павел, ты должен выжить. Твой ребенок этого ждет!»

В камере с Павлом лежали еще четверо больных. Совсем старый инженер с местного мукомольного завода – Евгений Николаевич Спиранский, у него на допросе сломали ногу. Старик ходить не мог. Вот и отправили его в лазарет помирать – потому, как кости в его возрасте вряд ли бы срослись. Инженера обвиняли в подрывной антисоветской деятельности. Он был потомственным дворянином, и потому новой власти, все было ясно - с будущим старика. Рядом с инженером, занимал койку, суровый и молчаливый железнодорожник - Федор Попов. У него была тоже сломана нога. Он попал в аварию на железной дороге – его паровоз слетел с рельсов под откос. В вагонах, к несчастью, везли какой-то важный груз. Вот и обвинили машиниста в «диверсии и саботаже». Так и привезли с аварии всего в крови - прямо в тюрьму. Нога оказалась сломана в трех местах и долго не заживала. А Федор и не торопился – понимая, что теперь ему все объяснить следователю будет очень трудно. Как и кто допустил, что поезд то с секретным грузом под откос полетел…

У двери стояла койка самого загадочного обитателя этой тюремной палаты. Звали мужчину Борис Николаевич. Какая была у него фамилия - неизвестно. Потому как - этого самого - Бориса Николаевича даже конвоиры звали только по имени отчеству. Утром, этот странный узник, поднимался - заправлял постель и уходил вместе с тюремщиком. А возвращался лишь после отбоя - когда все спали. Что болело у этого Бориса Николаевича, и с каким диагнозом, он лежал, в тюремном лазарете - никто не знал. На вид таинственный сосед, был совсем здоров - мужчина лет сорока пяти, с волевым лицом, шрамом на правой щеке, узкими усиками и черными как смоль волосами. Серые глаза и тонкий благородный нос – с блестящей и холеной кожей. В общем, Борис Николаевич никак не походил  на больного арестанта.

Ну и четвертым - был молоденький колхозник Иван Пермяков. Попал в тюрьму этот парень - за кражу двух мешков пшеницы со склада. При задержании, сторожа - поломали Ваньки обе руки – били железными прутьями и приговаривали:

- Мы тебе покажем - как народное имущество расхищать?! Мы тебе покажем - морда кулацкая, как зерно у крестьян воровать!

А кулаком Иван вовсе и не был – напротив, Пермяков родом из бедной семьи, и жил в одной из деревень Березовского района - с отцом, матерью и шестью, малолетними, сестрами – ради которых и пошел на кражу. Кормить девчат стало нечем. Вид у парня был забавный. Рыжая шевелюра, рыжие брови и рыжая еле пробивающаяся бородка и усики. Голубые глаза и немного красный оттенок кожи. Ну, совсем - как молоденький поросенок! Правда – худющий! Ваня высокий и немного сутулый, с костлявыми плечами и длинными руками. Гипс на них смотрелся причудливо – словно волшебные, богатырские перчатки, которые юноша, с трудом носил. Обвинили Пермякова не «в краже» - а в умышленном вредительстве, саботаже и антисоветской деятельности, и агитации. Как потом рассказал Иван – его так дубасили на первом допросе, что он признался во всех смертных грехах. После этого Пермякова пожалели и отправили сюда – на койку, в тюремную больницу, руки лечить, что бы потом, было, чем таскать бревна на лесоповале или катать тачку, на руднике.

В общем, компания в камере-палате подобралась разношерстая. И это хорошо. По крайней мере - так считал Павел. Заводилой и шутником был Пермяков. Колхозник рассказывал соседям забавные случаи из крестьянской жизни и порой удивлял всех своей элементарной безграмотностью. Например - Пермяков все еще верил, что земля плоская и, что за океаном, есть край, на котором можно – сидеть, свешав ноги. Ваня верил и в то, что у всех главных «злодеев-буржуев» из Америки и Англии, почему-то «растут рога». Эта искренняя наивность и в тоже время, природное упрямство сельского паренька - забавляло всех. Старик-инженер - тоже оказался весельчаком. Спиранский рассказывал по вечерам забавные истории, как он утверждал, «из его жизни» – о любовных похождениях. На самом деле, в этих амурных рассказах, Павел, узнавал новеллы - ныне запрещенных французских и итальянских писателей. Федор Попов хоть и был угрюм, но когда его пробирало – тоже от души смеялся. Правда, своего мнения о происходящем никогда не выдавал. Но если речь заходила о каких-то технических темах, Попов оживал и тоже принимал участие в обсуждении. Особенно любил Федор говорить о научном прогрессе и изобретениях.

Но все замыкались в себе – когда речь шла о политике. Говорили «об этом» неохотно и вяло. Иногда вспоминая лишь «свои дела», да и то вскользь. Никто из сокамерников не рассказывал друг другу подробностей о своих друзьях и увлечениях. Клюфт прекрасно понимал – почему. Не хотелось подставлять своих знакомых и родных. А вдруг, среди соседей, есть «наседка» – секретный агент, работавший на сотрудников из оперативной части. Поэтому – когда кого-то, «неожиданно» уводили из камеры – все относились к этому, с особым вниманием. Вздрагивали - когда конвоиры звучно выкрикивая, звенели ключами - называли их фамилию:

- На выход! Без вещей!

Сегодня впервые с момента попадания на тюремную, больничную койку - это коснулось и Павла. Хотя был обычный стандартный день. Подъем, завтрак, оправка процедуры. Осмотр и обед. Когда Павел уже доедал свою порцию капусты с селедкой – дверь камеры открылась и на пороге показался охранник. Все насторожились. Раньше никто этого солдата не видели. Низкий и немного толстый, он, немного волновался. Это было видно, по его, мясистому лицу. Глазки бегали. Павел успел рассмотреть в петлицах четыре «треугольника». Старшина - для конвоиров это высокое звание. Обычно старше сержанта за ними не приходили. А тут…

- Клюфт Павел Сергеевич! На выход! Без вещей!

Спиранский и Попов покосились на Клюфта. Это была неожиданность. Никто еще никогда не выводил Павла из камеры с таким окриком. Ваня Пермяков чуть не подавился рыбой и закашлялся. Павел, медленно спустил с постели ноги. Каждое движение давалось с трудом.

- Клюфт пошевеливайтесь! Здесь вам не курорт! Разлеглись тут! Как лежбище котиков! – прикрикнул толстяк.

Павел посмотрел на своих сокамерников. Федор опустил глаза. Пермяков испуганно моргал и икал, а Спиранский подмигнул и тяжело вздохнул. Клюфт, понял, что его поведут вовсе не на процедуры. Когда он оказался в коридоре, вновь заныло сердце. Сквозняком принесло – знакомые до доли запахи тюрьмы. Пахло сыростью и погнившими досками. Павел поморщился и встал лицом к стене. Его, словно выдернули из - той более-менее благополучной реальности в иную, более жестокую. Мало света. Лишь вдали силуэты охранников. Решетки и звонкие шаги. Где-то гремят железной посудой. Окрики и стоны. Лай собак – там, в глубине коридора. Павлу стало холодно. Он поежился. После относительно теплой, тюремной палаты – тут в коридоре, за минуту, этот уют выветрился на сквозняке.

- А ну, вперед! Руки за спину и не хромать, не хромать, раз два! Раз два! – как-то по военному прикрикнул конвоир.

Это человек, не был похож, на обычного штатного тюремщика. Нет, те были, какие-то флегматичные и вялые. Они уже на всего насмотрелись и без дела команды не подавали. А этот, этот буквально кипел своей внутренней энергией. Он старался, как можно сильнее показать – «он хозяин», который ведет собаку на поводке. В данном случае псом был Павел. Клюфт шел и морщился. Рана еще беспокоила. И Павлу казалось, что где-то, там, внутри у него, вновь порвались швы, и хлынула кровь.

- А ну, ковыляй шибче! – визжал конвоир.

Из одного блока они перешли в другой - по узкому коридору. Временами Павел задевал локтями стены – настолько тесно. И вновь коридор. Но на этот раз - знакомый. Это основное здание тюрьмы. Ряд дверей камер. И вновь решетка. Лестница.

«Ведут долго. Если сейчас повернем налево, значит, в следственный блок идем…»- подумал Павел.

- А ну, правое плечо вперед! – скомандовал конвоир.

Возле решетки их встретил очередной тюремщик. Он недовольно покосился на Павла и крикнул его сопровождающему:

- Ты куда этого ведешь? Кто такой?

И такой вопрос звучал странно. Обычно конвойные друг - другу передавали маленькие листики с заявкой следователя – своеобразный пропуск по коридорам тюрьмы. А тут?!

- Это по особому распоряжению. По срочному! Дело особой важности! Особой! – недовольно пояснил сопровождавший Павла старшина.

- Не знаю, по какой, там срочности – но всех зэка вести через второй вход. Приказ начальства. Так, что веди через второй! – отмахнулся человек у решетки.

- Вы, пожалуйста, мне не тыкайте – отвечать по уставу и вот, смотрите, мои документы! И стоять, по форме нужно! А вот и распоряжение!

Старшина сунул под нос стражнику у решетки какие-то бумаги. Мгновение и солдат вытянулся, как по струнке. Испуганно щелкнув каблуками - друг о друга, взвизгнул:

- Виноват товарищ старшина! Виноват! Вот, пожалуйста! Проходите! – тюремщик засуетился и растворил решетку.

«Интересно, что это за странный конвой. Старшина, перед которым - вытягиваются по струнке, как пред полковником?» – подумал Павел.

Сопровождавший его человек, легко подтолкнул в спину Клюфта. И вновь по-особому - не присуще местным охранникам, прикрикнул:

- Идти четко, раз - два, стене стоять, руки за спину! Не хромать!

Клюфта он подвел к обычной двери кабинета следственной части. Павел привычно уткнулся носом в стену и все же, смог, краешком глаза, покоситься на конвоира. Толстяк, прежде чем зайти в кабинет - застегнул верхний крючок на гимнастерке и выдохнув воздух потянул ручку на себя. Видно, что старшина волнуется. Павел успел рассмотреть и его совсем новенькую форму. Складки тщательно проглажены. Петлицы – аж, светились. Сапоги – яловые, офицерские. «Нет, определенно этот конвоир не местный! Нет, так своих тут не одевают! Но откуда этот тип?» - мелькнула мысль у Павла.

Поразительно, но он остался стоять в коридоре один! По всем инструкциям этого делать нельзя! А тут?! Старшина исчез за дверью. Павел осторожно повернул голову и осмотрелся по сторонам. Пустой коридор. Где-то вдалеке слышны окрики. Гремит решетка. Минута… другая. Сердце у Павла забилось. «Что его ждет там? За дверью? Почему он остался один? Тут в коридоре? Почему его вел этот странный и загадочный старшина - явно не из местных?»

Щелчок и короткий скрип. Дверь распахнулась. В проеме показался конвоир, он, как швейцар, махнул рукой – призывая Павла зайти вовнутрь.

«Нет, определенно этому болвану - достанется от начальства - определенно! Он нарушает все мыслимые и не мыслимые инструкции! А если я сейчас кинусь на него? А? И кобура! У него на ремне кобура! А вдруг, там, оружие? Мгновение и пистолет окажется у меня в руках и тогда!… Тогда - я нажимаю на курок и стреляю!» - страшная мысль пронзила мозг Павла.

Он почувствовал, что готов к убийству! Готов, вот так, без зазрения, совести - убить человека! Первого попавшегося человека! Вот этого, не знакомого, ему старшину – в новой гимнастерке! Просто выхватить у него пистолет и убить! Но и на этом не останавливаться! Нет! Стрелять во всех подряд! Во всех, кто есть, в этом кабинете! Стрелять, пока не кончатся патроны! Стрелять и видеть в глазах тех людей – ужас! Ужас!

«Но за, что я так стал - ненавидеть людей? За что? За то, что меня посадили в тюрьму? За то, что лишили меня свободы? И разве за это можно убить человека? Желать ем смерти! Более того – желать ее с таким наслаждением и страстью?! В кого я превращаюсь? В кого?» - Павел рассуждал, с каким-то дьявольским хладнокровием. Он не боялся мыслей – напротив ему это доставляло удовольствие.

Клюфт поморщился. В кабинете было светло до рези в глазах. Несколько мощных лампочек в люстре, что висела под потолком, ярко горели. Павел уже забыл, когда видел столько света! Тут, в тюрьме, он превратился - в некую крысу. Крота! В существо, которое, живет в полумраке.

- Проходите, Павел Сергеевич! – громко сказал, какой-то мужчина.

Добродушный низкий баритон. Павел поморщился и попытался рассмотреть человека. Перед ним стоял щеголь, в двубортном, сером костюме в полоску. Русые волосы зачесаны назад. Волевой подбородок. Голубые глаза. Гладковыбритое лицо. На вид этому человека было – что-то около пятидесяти. Морщины хоть и имелись, но они не старили его. Складки возле переносицы и совсем немного на лбу. На ногах дорогие начищенные туфли и темно-бардовый платочек, затолкнутый в нагрудный карман. Такого же цвета галстук и белая рубашка.

Создавалось впечатление, что этот человек пришел в ресторан - на званный ужин, со своей дамой, а никак не на допрос. Клюфт невольно улыбнулся. Но, представив, как он сам выглядит - небритые впалые щеки, трехдневная щетина, попытался спрятать улыбку. Павел тяжело вздохнул.

- Ну, что вы Павел Сергеевич, садитесь, вот, сюда, на стул! – незнакомец кивнул рукой на стул, что стоял посреди комнаты.

Павел шагнул и сел. Он увидел еще одного человека. Это молодой следователь по фамилии Маленький. Тот самый лейтенант, который вел первый допрос Павла, а потом, вдруг пропал. И вот, он стоит скромно в углу и молчит. Никаких эмоций. Только чуткий колючий взгляд - оценивающий состояние Павла. Глаза, словно подсказывают Клюфту - никаких эмоций. Не надо. Сиди и молчи! Павел, опустил глаза. Перед его лицом щелкнул портсигар - дорогой серебряный, с блестящей крышкой. Запах папирос. Скорее всего - это был, какой-то, элитный сорт. Длинный мундштук. Гильза сантиметров десять. Лежат не поперек, а вдоль. Поперек просто не войдут.

- Курите…

Павел машинально потянулся и взял две. Одну засунул на ухо. Вторую вставил в рот и вопросительно посмотрел на собеседника. Щеголь в двубортном костюме вежливо сказал:

- А вы, я вижу, тут обжились?! Одну вот, без разговоров - в камеру собираетесь пронести. А если конвой отберет? А? Почему за ухо?

- Нет, не отберет. Лучше пусть на виду. Зато конвой знает – у меня папироса. И все. А отберет – он и так отберет, – угрюмо ответил Павел и подкурил то спички, которую ему поднес к папиросе человек в дорогом костюме.

- Хорошо. Я вижу, Павел Сергеевич, беседа у нас получится. Не волнуйтесь. Я не буду заставлять вас в чем-то признаться, что вы, не совершали. Нет. Это дело я не веду. Мне это не интересно. Мне интересней другое дело, - загадочно, сказал человек в костюме.

- Хм. А, я вообще, с кем разговариваю. А то, вот - вы меня знаете. И, наверное - мое дело изучили. А я вот так сижу и гадаю. Вы новый следователь? – вызывающе спросил Павел и пристально посмотрел на мужчину.

Тот оценил его смелость. Но взгляда не отвел. Напротив – щеголь тоже внимательно смотрел в глаза Павла:

- Ах, да. Я забыл представиться. Меня зовут Вадим Петрович. Фамилию вам я свою называть не буду. Вам и не зачем ее знать. Да и она вам ничего не скажет. Потому как вы меня больше, наверное, вряд ли увидите. Так, что зовите меня Вадим Петрович. Я из наркомата внутренних дел. Специально вот приехал сюда в краевое управление в Красноярск.

- Не понял, вы, что из Москвы? – удивился Клюфт.

- Да, я из Москвы.

- Хм, странно. Моя скромная персона – нужна кому-то в Москве? Странно, – напрягся Павел.

Ему вдруг стало немного не по себе: «Что хочет от него это загадочный тип? Куда он клонит? Почему он сказал – что они больше не увидятся? Это конец? Все?!»

- Павел Сергеевич, вы как себя чувствуете? А? Как здоровье то? – Вадим Петрович меж тем подвинул еще один стул и поставил его рядом с тем, на котором сидел Клюфт.

- Я? Да как вам сказать. Вроде, как, на поправку пошел.

- Павел Сергеевич, мне нужно, что бы вы все, все подчеркиваю – написали о своем здоровье.

- Не понял? – Павел, недоумевающим взглядом посмотрел на мужчину.

Тот, кивнул головой и улыбнулся.

- Ну, просто напишите о здоровье. Своем. Мол - так и так, потерял его вот при допросе. И теперь вот лежу в местном тюремном лазарете. И самое главное, как себя чувствуете – напишите все. Я вам дам перо и бумагу. А вы напишите - все своей рукой. Все, вроде, как сочинение школьное. Без всякого протокола.

- Зачем? Вы, же вроде из наркомата внутренних дел, а не из наркомата здравоохранения?

- Ну, значит надо. Кстати, вы вообще-то, помните - тот день, весь, до мелочей? Ну, когда, вас ранили? – спросил Вадим Петрович.

Павел пожал плечами и докурив папиросу, посмотрел на окурок:

- Ну, вроде, как помню. Конечно, до того момента, как мне пуля грудь пробила. Потом, ничего не помню. Потерял сознание.

- Ну, вот и хорошо! Хорошо! – Вадим Петрович щелкнул пальцами, как фокусник.

Старшина, что привел Павла, бросился к столу и схватив пепельницу – подал ее мужчине. Удивленный Клюфт, неуверенным движением, в нее положил окурок.

- Павел Сергеевич – вы идите, садитесь, вон за стол и пишите. Пишите, – настойчиво попросил Вадим Петрович.

Клюфт неуверенно поднялся и шагнул к столу. Лейтенант Маленький услужливо отодвинул кресло – приглашая сесть. Павел не мог поверить своим глазам! Ему услуживал офицер НКВД! Что произошло?! Кто, этот тип в модном костюме – если так, изменился человек, который его бил, на первом допросе?

«Что может заставить так измениться человека? Страх?! Возможно, но Маленький не выглядит испуганным. Услужение? Да, скорее всего. У нас в крови это чертово услужение! Бесхребетная спина! Спина готовая в любую минуту склонится перед начальником, господином. Барином! Еще кем-то! Это «чертово» русское желание – быть подчиненным! Крепостным! Колхозником! И в тоже время, когда надо – быть несгибаемым и неприступным! Показывать стойкость достойную только богам! Во времена всех лихих годин, доказывать всем, остальным народам – что свободолюбивее нации просто нет! Что за чертова, русская, загадочная душа? Нация, добровольно насилующая себя и наслаждающаяся этим!» - Клюфт, вдруг понял, что внутренне считает себя русским. Русским! Хотя был немцем по крови. «Да, какой я немец?!» Он и немецкого языка то, толком не знал – так, несколько фраз. Отец, пытался его немного учить языку предков. Но тщетно. Да и опасно было учить иностранный язык!

Павел сел за стол и взяв в руки перо – аккуратно макнул его в чернильницу. Прежде, чем опустить его на бумагу, еще раз неуверенно посмотрел на Вадима Петровича. На этого странного человека – похожего на волшебника. Советского волшебника! Доброго и справедливого! Человека, который хочет узнать правду. Правду – зачем?

«Может это ловушка? Зачем им мои показания - написанные моей же рукой? Не верь, не бойся, не проси! Не верь! Правило – первое! Не верь! Никогда не верь никому! Никому – кто красиво говорит и делает вид, что хочет помочь! Тюремный закон»

Павел опустил перо на бумагу и задумался.

- Вы, не знаете, как начать? – спросил Вадим Петрович.

- Да, если это сочинение – какая тема? – язвительно спросил Клюфт.

- Хм, тема… ну пусть это будет тема - как я провел беседу со следователем! Со следователем Поляковым! В данном случае!

- Что так и озаглавить? – удивился Павел.

- Нет, пишите. Свою фамилию. Имя, отчество. Год рождения. И далее, с красной строки, в произвольной форме - как все было…

Павел задумался. Отказаться?! А что это даст? Ничего. Опять будут бить. На этот раз – раненого. Отобьют все! И ради чего? «Хм, в конце то концов я не собираюсь писать им неправду. Он же сказал писать правду!»

Павел вздохнул и начал писать. Перо двигалось по бумаге, слегка поскрипывая. Рука – подзабывшая, как правильно выводить буквы - слегка напряглась. Кисть ломило. Но все равно! Как это здорово! Буквы вылетали из-под пера - как причудливые, сказочные существа! Павел получал наслаждение от этой процедуры! Он, так давно не писал! Он выводил каждую строчку с таким усердием!

«Господи как это приято! Писать! Писать. Вот так! Господи! Если я выживу – буду писателем! Обязательно буду писателем! Буду писать все, что захочу! Это и есть свобода! Писать все что захочешь!»

Вадим Петрович терпеливо ждал. Он сидел напротив Павла, закинув, нога на ногу – дымил папиросой. Прищурившись, мужчина, с ухмылкой наблюдал, за стараниями Клюфта. Тот, изредка отрывался от писанины и поднимал голову - смотрел в потолок. Лейтенант Маленький стоял сбоку. Он иногда косился и на толстого старшину - который лениво развалился на стуле возле входа. Павел закончил писать свое «сочинение». Он еще раз взглянул на текст и довольный своей работой – протянул листок Вадиму Петровичу. Тот, захлопал в ладоши и радостно воскликнул:

- Браво! Браво! Я засек! Ровно десять минут. Хорошо. Для человека, который находится в таком положении – написать связный текст за десять минут, это не плохой результат.

Павел засмущался от похвалы и привстав со стула, хотел отойти, но щеголь в костюме, замахал руками:

- Нет, нет, сидите, сидите! Я, дайте, посмотрю, что вы там написали,… - Вадим Петрович взяв листок – взглянул на него.

Его глаза бегло пробежали по бумажке. Он вздернул брови и кивнул головой. По его выражению - Павел понял, этот человек удовлетворен написанным. Вадим Петрович протянул листок Маленькому. Лейтенант подскочил, взяв бумагу, спрятал ее в папку. Вадим Петрович вновь кивнул головой, посмотрел на Клюфта и загадочно сказал:

- Павел Сергеевич, а вы когда нибудь, хотели вот поменяться, с кем-нибудь - местами?

- Не понял? – переспросил Клюфт.

Павел не знал, как себя вести. Вадим Петрович, опустил голову и закрыв глаза ладонями, сказал глядя в пол:

- Ну, вот допустим, с Поляковым? Он стрелял в вас! Хотели бы вы с ним поменяться местами?

Павел пожал плечами. Что отвечать этому человеку он не знал. Вадим Петрович повернулся, щелкнув пальцами - кивнул старшине - подал ему какой-то знак. Тот, вскочил и кивнув головой, скрылся за дверью.

- Я ведь не случайно Павел Сергеевич спрашиваю. Не случайно. Вот допустим, партия наша, великая партия коммунистов! Большевиков! Доверила человеку ответственный пост. Наделила его большими полномочиями. А он возьми и сделай все не так. Вернее, не то, что бы не так, а делай все специально плохо. Превышая полномочия. Разваливая дела, и вообще уничтожая невинных людей! Понимаете – уничтожая невинных людей! А как можно потом людям в глаза смотреть? Это же подрыв государственной власти! Веру в государственные структуры! Что скажут простые люди? А?! Вот мол – сотрудники НКВД арестовывают невиновных! И сажают их в тюрьму! Более того – ведут себя как совсем не советские люди! Стреляют арестованных как куропаток! А? Что вы скажете?

Клюфт слушал этого человека и не верил своим ушам! Он говорит о справедливости! Он говорит - о невиновных! Может быть он действительно волшебник?! А? Почему бы нет! нет, не волшебник, а тот, человек который действительно появился. Что бы восстановить справедливость!

- Но вы, знайте Павел Сергеевич! Партия большевиков – на то она и партия большевиков! Народа! Она партия справедливости! И никогда не допустит, чтобы народ, наши советские люди, страдали - от каких-то пусть и одиночных перегибов! Вот что говорит наш вождь и учитель - товарищ Сталин! А?! Он говорит - кадры решают все! Все! Понимаете! А если кадры плохие – то и сделать ничего нельзя! Это опасно! Опасно! поэтому надо очень серьезно подходить к подбору кадров! Вы согласны с этим Павел Сергеевич? А? Согласны?

Павел поперхнулся и закашлялся. У него спрашивают – согласен ли он? И это после того, как его тут били и стреляли? А может правда, может, правда - это была чудовищная несправедливость? Может быть, правда – там, в Москве, узнали, что тут творится - на местах и прислали разобраться? И сейчас, этот человек, вникнет в проблему, и его отпустят! Его – невинно арестованного Павла Клюфта отпустят! И Ольгу Петровну Самойлову! И отца Верочки, и всех тех, людей в камерах! Отпустят! «Стоп! Что-то слишком много ошибок? Так, половину тюрьмы надо выпустить! Странно, что они так долго ждали, что бы, вот, приехать и разобраться» - Павел с недоверием посмотрел на Вадима Петровича.

Тот, вновь улыбнулся, хлопнув в ладоши, весело добавил:

- Ну, вот Павел Сергеевич, вот, сейчас будут и справедливость. Она будет. И в нее нужно верить. Но только мне от вас тоже нужна искренность. Искренность. Понимаете - вы тоже должны мне помочь!

- Я?! А, я-то чем могу помочь? – удивился Павел.

Он чувствовал себя совсем нелепо – сидя на кресле следователя, за этим, большим столом.

- Можете, можете Павел Сергеевич. Вот сейчас вы сами поймете, - словно конферансье на арене цирка - перед увлекательным трюком, произнес эти слова Вадим Петрович.

Он, как-то картинно встал и разведя руками, указал на дверь. Она скрипнула, и в кабинет вошел толстенький старшина. Солдат, втолкнул в помещение человека. Арестованный, низко склонив голову - еле стоял на ногах. Павел, с удивлением рассмотрел - в чем был, одет, этот человек: яловые офицерские сапоги, синее, форменное галифе и оливкового цвета гимнастерка! Арестант, был одет, так же, как и солдат –его конвоир! В такую же форму! Правда, на несчастном не было портупеи и петлиц на воротнике. Весь китель заляпан бурыми пятнами засохшей крови. В некоторых местах, и особенно на руках - ткань разорвалась. Сквозь лохмотья проглядывалось – синее, от побоев тело. Мужчина, стоял, низко склонив голову. Его волосы скрывали лицо. Павел не понимал – что это за маскарад?!

«Нквдшник конвоирует своего избитого коллегу! Кто его избил? Неужели на этого офицера напали арестанты? На допросе? Аи вот так его обезобразили? Неужели кто-то решился напасть на следователя или оперативника?! Кто эти люди? Кто способен на такое?! Но почему, почему они не вызовут врачей? Почему этот избитый человек держит руки за спиной?» - с удивлением и страхом подумал Павел.

- Павел Сергеевич, вы узнаете этого человека? – сурово спросил Вадим Петрович.

- Простите, нет, - растерянно ответил Клюфт.

- Подведите арестованного ближе! – скомандовал Вадим Петрович. – Пусть он сядет на стул!

Старшина подтолкнул несчастного к центру комнаты. Еще один солдат, положив руки на плечо избитого офицера, заставил сесть его на стул. Конвоир схватил человека за подбородок и приподнял его голову – так, чтобы волосы сползли с лица. Вадим Петрович следил за реакцией Клюфта. Павел ухмыльнулся и всмотрелся в черты лица арестанта. Знакомые глаза, но какие-то безжизненные… щетина на скулах… синяки и кровоподтеки… большая царапина на правой щеке. Что нужно этому Вадиму Петровичу? Зачем он показывает своего избитого коллегу? И почему так грубо, по отношению к своему товарищу, ведут себя солдаты?

- Вы узнаете этого человека?

- Да нет, я его не знаю! – Павел покосился на лейтенанта Маленького, он стоял рядом.

Клюфт посмотрел на Вадима Петровича и ничего, не понимая, спросил:

- Зачем все это?

- Нет. Павел Сергеевич, вы же обещали мне помочь. Вы говорили, что хотите мне помочь. Вы даже написали признание. Верее добровольные показания. А сейчас,… - Вадим Петрович шумно выпустил клуб дыма.

- Да, писал, но… сейчас то, что? Я не знаю этого человека! - Павел посмотрел на сидящего перед ним на стуле мужчину.

- Да,… может, конечно, он и выглядит не очень опрятно,… но все же. Вы, значит, не хотите признать – что это человек в вас стрелял на допросе?

- В меня стрелял?! Да вы, что? В меня стрелял майор Поляков!… А этот… - и тут Павел чуть не упал со стула.

Это был майор Поляков! Этот офицер! Этот, некогда - самодовольный офицер! Этот жестокий человек, который издевался над ним и Ольгой Петровной! Этот палач с пенсне на носу и гладковыбритой физиономией! Это был он! Он! Но только теперь без стекляшек на переносице! Без петлиц на воротнике! Без портупеи с большой, коричневой кобурой на ремне! Но все же - это был он! Майор Поляков! Изумленный Павел сидел и не мог вымолвить не слова! Как изменился этот человек?! Вернее, как изменили его облик?! И кто? Его же коллеги?!!

«Нет, не может быть! Не станут же они избивать своего же начальника? Не ужели они вот так били его, как Павла, на допросах? Вот так просто катали по полу его и били? Этого майора?! Его? Сам - недавно издевавшийся над арестантами?! Нет! Бред! Не может быть? Не может!!! Его лоск? Где его лоск?! Нет! Он больше похож на военнопленного!»

- Так вы, узнаете этого человека? – переспросил Вадим Петрович.

- Да,… - выдавил из себя Павел.

- Скажите, гражданин Клюфт? А этот человек – хотел вас убить? – тон вопросов стал похож на обыкновенный допрос.

Такой же, допрос, который еще недавно вел этот избитый и униженный человек по фамилии Поляков. Точно так – допытываясь с вопросами к Павлу. Точно - таким же тоном! И вот, он - сам сидит в роли арестанта! Как все быстро меняется!

«Как хотите, что бы люди поступали с вами так и вы поступайте с ними!» - вдруг пришли на ум слова. Павел вспомнил, как мать частенько ему в детстве читала ему какую-то книгу, когда он был совсем маленький. И эти слова тогда ему запомнились особенно хорошо. Эти строки его мама ему долго объясняла:

- Будь добр к людям, и они ответят тебе добром! А будешь злым и жестоким - и люди будут к тебе жестоки!

- А если наоборот? Люди сначала будут злыми, что тогда и ты должен быть злым? – спрашивал маленький Павел.

- Нет, сынок, злость вернется. Вернется обязательно. Если ты, станешь тоже злым, то эта злость не кончится. Она вернется.

Павел запомнил то наставление. Запомнил его хорошо! И вот – словно, голос матери из прошлого!

- Скажите, гражданин Клюфт, этот человек - пытался вас убить? Тогда на допросе? И почему он хотел это сделать? – Вадим Петрович стал суровым.

Он больше не походил на щеголя - «своего парня», который раздает папиросы и делает комплименты. Нет! Это уже был - расчетливый и целенаправленный человек!

- Он стрелял в меня потому, что я хотел его ударить! – ответил Павел.

- А пистолет, у него был, в кобуре? Во время допроса – пистолет этого человека, был в кобуре? – Вадим Петрович посмотрел на Полякова.

Тот, тяжело дышал. Павлу показалось, что бывшему майору стало плохо, и он вот-вот, рухнет на пол.

- Я, думаю, да… - выдавил ответ Павел.

- Так, выходит - он хотел вас убить? – давил тоном Вадим Петрович.

- Нет, почему же убить? Нет. Он хотел защититься… - недоумевал Павел.

Ему, вдруг, стало жалко Полякова. И Клюфт не понимал – почему его бывшие коллеги, так хотят услышать - утверждение об убийстве?!

- Нет. Я что-то вас не пойму гражданин Клюфт? Вы в кабинете были одни?

- Нет. Были еще два сотрудника. И арестованная. Самойлова… Я же писал,… она тоже была… - Павел покосился на Полякова.

Тот, закрыл глаза. Вадим Петрович махнул рукой. Охранник, что держал Полякова за подбородок - отпустил бывшего майора. Он, сразу сник и обвис на стуле.

- Значит, у него не было поводов, что бы опасаться за жизнь? – выпытывал Вадим Петрович.

- Ну, почему, были но…

- Что - но?!

- Но, он,… просто не сообразил – что вот можно… ударить пистолетом,… а не стрелять… - сказал неуверенно Клюфт.

Поляков застонал. Он вытер окровавленные губы - рукавом гимнастерки и рассмеялся. Он смеялся медленно - выдавливая из себя звуки. Его плечи тряслись. Поэтому смех был больше похож на «рыдание». На плохо сыгранное актером - «рыдание». За которое, в театре, постановщик, наверняка бы сказал актеру, станиславское – «не верю!» Но здесь режиссером был Вадим Петрович. Он, наверное, плохо разбирался в актерском мастерстве. Да и судя по всему - ему это было не надо. Щеголь, покачал головой, и тяжело вздохнув, спросил:

- Значит, он, все-таки, хотел вас убить?

- Да,… но,… - Клюфт не знал, как ответить.

- А вы, что скажите? А?! Арестованный?! Зачем вы стреляли в этого человека? – Вадим Петрович подошел совсем близко к Полякову и склонившись над его головой прокричал. – Вы хотели его убить?! А?!!!

- Да! Да! Хотел! Хотел! Я хотел его убить! Что бы этот мальчишка нас не выдал! Чтобы он не мог рассказать всех тонкостей вербовки! Всех! И Я стрелял в него! Но не убил! – Поляков улыбнулся.

Он вскинул голову и посмотрел в глаза Клюфту. Павел увидел в этом взгляде все: и отчаянье, и боль, и усмешку, и мольбу, и презрение. Поляков тряс губами - как лошадь после спурта. Кровавая пена летела изо рта. Бывший майор кричал, что есть силы:

- Аааа…! Я! Я! был главарем! Я был руководителем этой группы! Пусть, пусть вам станет легче! Пусть! Ой! Как вам станет легче! Ой! Как станет! Пусть! Ой! – Поляков вновь зарыдал. – Как вы, мне, все надоели?! Как! Ненавижу! Отстаньте от меня!

Он упал на пол, как куль с картошкой и дергался так, словно жизнь покидала его тело. Щеголь в двубортном костюме, презрительно посмотрел на это «существо» – которое, еще совсем недавно, было, его коллегой - майором НКВД, лощеным офицером секретной элитной службы государства! Вадим Петрович скривился и покосившись на старшину кивнул. Солдат без слов понял команду и кинулся к Полякову - схватил его под мышки и потащил к выходу. Конвоир визжал:

- Прекратить истерику! Прекратить!

К старшине на помощь подскочил еще один солдат и поймал Полякова за ноги. Они тащили его - как раненного на поле боя бойца. Павел смотрел на эту сцену, сжав губы. Лейтенант Маленький, подошел к Клюфту и положив ему, руку на плечо, тихо сказал:

- Все, допрос с очной ставкой окончен. Пройдите вон на тот стул!

Павел вздрогнул, с недоверием посмотрел на офицера и спросил:

- Какой еще допрос с очной ставкой? Вы о чем? О чем говорил этот человек?!

Но офицер махнул рукой – указывая на стул, стоявший напротив. Вадим Петрович хлопнув в ладоши и потер ими друг-дружку.

- Да Павел Сергеевич. Да! Все кончено. Спасибо, вы нам, так помогли.

- В чем? – недоумевал Павел.

- Как, в чем? Вы же слышали признание этого человека. Человека, который носил форму сотрудника НКВД. А сам являлся засекреченным шпионом! Сотрудником немецкой разведки. Человеком, который и вас втянул в это преступление и который хотел вас убить! Что бы скрыть следы! Теперь все закончилось! Все. Пора все сворачивать. Дело закрыто. Дело закрыто, так ведь, – Вадим Петрович, последние слова предназначались лейтенанту.

Маленький вытянулся, как по струнке и рявкнул:

- Так точно! Осталась последняя очная ставка и дело можно передавать в суд!

Павел слушал этот диалог, это сотрясание воздуха и понимал – все его надежды рухнули! «Какой там волшебник?! Злой колдун искуситель! Вот, кто - этот щеголь, в модном костюме! Колдун с полномочиями – какого-то важного чина из Москвы! Меня опять обманули! Опять! Опять этот чудовищный спектакль! Но зачем? Неужели они ставят его сами для себя?! Все эти сцены они ставят, что бы смотреть на них сами? Что бы верить в них? Или просто делать вид, что верят? А я? Зачем я участвую во всем этом? Зачем?: Почему?!» - Павел разозлился. Он плюхнулся на стул, на котором минуту назад сидел Поляков. Ухмыльнулся и покачав головой, потер лоб ладошкой:

- Ну, вы даете! Ну, вы даете! Вы опять все тут – за свое? Я то при чем? В чем, меня обвиняют? Я опять действующее лицо? Опять? Я то, причем? Я, вообще, ничего не понимаю!

Щеголь не обращал внимания, на слова Павла. Он закурил длинную папиросу и выпустив дым спросил у лейтенанта:

- Вы лейтенант, молодец. Молодец. Что там у вас - за очная ставка? Одна и все? А по срокам – вообще то когда нужно было сдавать? Я могу в Москве уже рапортовать? Или нет?

- Так точно! Все! Готово! На днях передам дело в суд. Особым составом я думаю быстро. Все будет в срок, товарищ полковник! Все в срок!

Полковник! Этот франт в костюме – полковник из Москвы! И он приехал лично – поторопить следствие по делу какого-то там - Павла Клюфта?! Нет, он приехал сюда совсем по-другому! Он приехал сюда получить результат! Вот зачем! Он приехал сюда, что бы потом рапортовать, что, в Красноярске он лично раскрыл несуществующую шпионскую группу! Он лично раскрыл заговор государственного масштаба! Он! Но зачем? Кому он будет лгать? Кому еще кому-то выше? А зачем? Потом тот, что выше него по званию, пойдет в Кремль, и тоже будет лгать? И так дойдет до самого главного – вождя товарища Сталина? Но зачем, зачем им это нужно – обвинять простых людей, которые не сделали ничего плохого? Которые страдают ни за что? Просто ради кого-то доклада? Бред, бред - государственного уровня!

Павел, сжал голову ладонями, как тисками и качал ей из стороны в сторону. Вадим Петрович посмотрел на Клюфта и подмигнул лейтенанту:

- Лейтенант, я уезжаю скоро. Чтобы справка была у меня на столе. Все. И лейтенант – не забудьте там написать свою фамилию! Вы хорошо справились со своей работой. Думаю – у вас перспективное будущее. Объявляю вам на первый раз благодарность!

- Служу трудовому народу! – рявкнул в ответ Маленький и вытянулся по струнке.

- Тсс! – приложил большой палец к губам Вадим Петрович. – Не надо называть меня по званию. Не надо. Я не люблю. Пусть я так и буду - Вадимом Петровичем! - полковник затушил папиросу и посмотрев на Павла сказал с сожалением:

- Ну, что ж, Павел Сергеевич. Прощаться будем. Наверное, уж никогда не увидимся. Я хочу вам сказать – вы зря, зря на нас обижаетесь. И вот, на лейтенанта. Он-то, как раз, вам и помог. Помог! Молодец – значит, есть в нем порядочность. Есть! Если сам настоял на проверке! Сам раскопал это дело! И не надо, не надо слюни распускать! Вы молодой - оступились. Еще можно подняться. Главное – осознать, так сказать!

Вадим Петрович тяжело вздохнул и фальшиво улыбнулся. Но улыбка - была лишней. Явно лишней. Полковник, как показалось Павлу, не смог себе - отказать в удовольствии, вот так, цинично - поиздеваться над ним. Вадим Петрович повернулся и медленно вышел. Так выходят актеры со сцены. Именитые актеры! Звезды! Которые знают – сейчас через секунду после их исчезновения за занавесью – зал взорвется аплодисментами. Клюфт смотрел вслед этому человеку. Что он мог сделать в эту секунду? Что?! Он, маленький человек - волею обстоятельств оказавшийся в таком положении? Один против всей этой кошмарной системы? Что он мог сделать? Павел ухмыльнулся. Набрав вот воздуха, он плюнул. Плюнул, что есть силы. Но к счастью, полковник этого не услышал и не увидел. Он уже закрыл дверь.

Предыдущая Оглавление Следующая