Ярослав Питерский. Падшие в небеса
Его выпихнули уже в другую дверь – не в ту, что вводили. За ней тоже было небольшое помещение, в котором ютилось человек десять. Все они стояли вдоль стен. Ни лавок, ни стульев, в этой комнате, тоже без окон - не было. Арестанты с сочувствием покосились на Павла. В когорте осужденных прибавилось. Теперь на одного мученика больше.
Конвоиры повернулись и вышли. Клюфт стоял, опустив голову. Как не странно, он не расстроился и не паниковал. Он лишь чувствовал себя опустошенно. Словно был обижен. Обида на себя! Обида на свои надежды! Ну, как, можно было позволить себе – подумать о справедливости?! Как, можно было, себя, даже на долю секунды, тешить мыслью – что его отпустят! Что во всем разберутся? Кто разберется? Кто? Те люди, за столом?
Только сейчас Павел понял – это и было «особое заседание». Легендарное и ужасное «Особое заседание» суда! ОСО! Два майора и гражданский тип. Скорее всего - какой ни будь, секретарь крайкома. Второй или третий. Павел точно знал, что этого седовласого человека, в гражданском костюме, он никогда не видел раньше. Хоть и не раз бывал в Крайкоме. Тайный, скрытый, но очень важный, партийных деятель! Кому поручена – страшная миссия! Лицо этого председателя ОСО Павел, запомнил навсегда.
Интересно, как этот, добродушный на вид и порядочный внешне человек – вообще живет? Как ему спится? Как ему – не тяжело ли на душе? После такого судилища? Он, наверное, приходит домой - его встречает жена, дети. Возможно и внуки. Они думают – вот, каков их муж, отец и дедушка – очень нужный народу человек! Человек, который заботится о других! О благе других? О судьбах других? Если бы они знали, как он – забоится, о судьбах других?
«Странно, Странно! А что если ему бы пришлось судить – вернее, выносить приговор своему родственнику? Другу? Или даже отцу? Как бы он себя повел? Неужели ляпнул бы той, большой, синей печатью, так похожей на синяк - по судьбе близкого? Ляпнул! Конечно бы, ляпнул! А как же! Его глаза! В них радость исполнения! Не важно - чего! Приказа! Приказ - превыше всего! Совести и чести! Человеколюбия и сострадания! Приказ! Он все разрешает! Он развязывает руки. Он освобождает от груза наказания. Он все спишет! Он все простит!! Странно! А я, я сам?! Чем я лучше его? Тогда, тогда в кабинете у Смирнова? Я даже не попытался себя убедить, что те люди в Минусинске - они не виновны! Я сам однажды выполнил приказ! Тупо! Не задумываясь! Как я могу осуждать - того человека, если я сам такой же!» - с горечью подумал Павел.
- Паша, Паша. Ты! Паша! – услышал Клюфт голос.
Он повернулся. Перед ним стоял Ваня Пермяков. Колхозник, вытянув загипсованные руки – тянулся к Павлу, как к близкому родственнику.
- Паша! Паша! Тебе сколько дали? Паша?! – в глазах мольба и надежда. Боль и сочувствие.
Рыжий парень чуть не плачет. Вот-вот и по щекам покатятся огромные слезы - от обиды и безнадеги!
- Паша. Мне десять лет дали! Десять лет! Паша! Мои родичи! Сестренки и братишки – как же они?! Они не выживут! А мамаша?! Маменька, она ведь теперь как? А? Паша! Десять лет! Паша! - Пермяков разрыдался.
Павел притянул парня к себе и прижал его к груди. Ваня бил своими загипсованными руками и Клюфту стало больно. Рана еще давала о себе знать.
- Вам сколько дали? – спросил хрипловатый голос.
Павел повернулся. Рядом стоял невысокий мужчина в драповом пальто. Круглые очки и нос картошкой. Взъерошенные волосы и пухлые губы.
- Пять, - буркнул Клюфт.
- Повезло,… - вздохнул очкарик. – А мне пятнадцать! Не выживу я! И жена не дождется. И главное - за что?! Могли бы уж и пятеркой отделаться! Нет, пятнадцать! Пятеркой могли!… – мужчина махнул рукой.
Павел с удивлением смотрел на этого человека. Он с такой легкостью, готов был, отсидеть пять лет - ни за что! Он был согласен, признать себя виновным - в несовершенном преступлении! Лишь бы меньше дали! Это человек смирился уже со всем! Лишь бы не трогали его семью! «Быстро, все очень быстро! Как, быстро ломаются люди! Как быстро привыкают к плохому! Для них и пять лет уже не срок! Они уже завидуют тем – кому пять лет дали! А ведь это пять лет жизни! Пять лет!»
Опять открылась дверь, и конвоир заорал:
- По одному на выход! Руки за спину! Не останавливаться! Не переговариваться!
Арестанты, а с этой минуты - уже «осужденные» - заторопились и толпясь, подались к выходу. Опять коридор и опять ведут. Но на этот раз - в другом направлении. По лестнице вверх и на первый этаж. Где-то совсем, рядом, лают собаки. Павел оборачивался. Их было человек тридцать. Всех гнали по маленьким группкам – пять, шесть арестантов. Шли быстро. Топот ног по железным ступеням и гул подошв - в длинном и холодном тюремном коридоре. Опять лай собак. Но на второй этаж, колонну не повели. Головной тюремщик, подскочил, к огромным, двухстворчатым, кованым воротам, и пнув в створку сапогом, заорал:
- Отворяй, к этапу!
Ворота заскрипели. Павел поежился. В полумраке раннего, морозного утра - все казалось ужасно мрачным. Холодный свежий воздух - он хлынул, как поток и мгновенно охватил все тело, обнял в свои колючие рукавицы. Тысячи иголок - впились в поры. Клюфт еще не успел замерзнуть, еще дрожь не пробрала всю кожу, но уже стало ясно – холод расправится с остатками тепла через считанные мгновения.
Арестантов выгоняли на улицу - во внутренний двор. В загон, огороженный – высокой, кирпичной стеной. Вместо потолка – сетка и где-то, там, наверху - звездное небо! Оно, черное, как смоль. И облака едва заметны – их края блестят в лучах лунного света. Пар вырывается изо рта. У Павла даже закружилась голова от свежего воздуха. Он так давно не дышал свежим воздухом. Кислород пьянил!
Лай собак. На площадке - около сотни человек. Они сидят на корточках. По бокам ходят конвойные. Это уже совсем другие солдаты. Шапки и белые полушубки. Валенки на ногах. Винтовки на ремне. Это уже совсем другой конвой! Это уже не тюремщики. Лица раскрасневшиеся - видно, большую часть службы проводят на воздухе.
- А ну, садись на корточки! – заорал конвойный, который завел их в это каменный мешок.
Этот сержант повернулся и юркнул обратно в тепло тюремного коридора. Клюфт покосился в бок. Рядом упав на колени - сидел Ваня Пермяков и очкарик. Они испуганно оглядывались. Еще один арестант – высокий мужчина в фуфайке и меховой шапке, сидел на корточках, озираясь, что-то искал во внутреннем кармане. Увидев, что Павел смотрит на него, мужик подмигнул. И хотя было относительно темно – Клюфт увидел нездоровый блеск в глазах этого зэка.
- Пусть, пусть, надо хоть маляву сбросить будет на станции! Авось подберут милые люди - да отнесут! Я тут живу недалеко. В Николаевке! Пусть. Тут, видать, на этап. Сейчас погонят на товарную станцию! А там - в вагоны! И все тю-тю! Поезд! Куда повезут – Богу лишь известно! А так, так, вот - сброшу письмецо на станции! Авось, кто, подберет! – бормотал мужик в фуфайке и показал Павлу бумажку, которую, достал из кармана.
- Вы думаете, уже так, сразу увезут? А одеться? Как, без одежды?! Тут ведь большинство без одежды – вон, в костюмчиках и рубашках даже! Замерзнут ведь! – прошептал в ответ Павел. – Нет, наверное, сначала дадут одеться. Потом уж на этап!
- Да ты что?! Кому это надо?! Вот, так и погонят! Вот, так и погонят! Замерзнут?! Да им-то что? Им работы меньше! Не доедет кто до лагеря и хрен с ним! Спишут! Ты то, о себе заботься! Я смотрю - ты вон, в одном в свитере – сам-то, что, не замерзнешь?! Где одежда то? – мужик сочувственно кивал головой.
Павел, обняв сам себя за локти – потер руки. Морозец уже прокрался под одежду. Было холодно. Дрожь заставляла двигаться.
- Нет у меня моего полушубка и шапки. В камере остались. Вот я и думаю – может, дадут!
- Ни хрена они не дадут! Не дадут! Вот сейчас погонят к воротам и все! Там сидеть будем в предбаннике тюремном. Хорошо, что хоть не на улице. Если на улице – померзнут люди!
Павел с ужасом осмотрел толпу зэков. Действительно - многие почти раздеты. Ваня. Ваня Пермяков - он тоже в одном свитере, правда, вместо брюк – теплые, ватные штаны и валенки! Да и как он оденется – у него же руки забинтованы!
Конвоиры, мирно вышагивающие рядом с толпой арестантов - поглядывали куда-то вверх. Павел поднял голову и увидел над стеной вышку. Там стоял часовой. Он, словно вперед смотрящий на корабле, вглядывался вдаль. Где-то сбоку послышался рокот от двигателя машины. Подъехавший автомобиль, заскрипел колесами по снегу. Раздался свисток сверху. Часовой на вышке выдувал трели. Конвоиры, что ходили рядом – встрепенулись и начали орать:
- А ну, встать, встать!!!
Солдаты подталкивал прикладами людей. Арестанты, испуганно жались друг к другу. Они, как толпа овец - пятились к воротам. Какие-то вздохи и возгласы. Клюфт, вслушиваясь - пытался уловить эти звуки.
- Бее, бее! – Павлу казалось, над толпой несутся жалобные завывания.
- Бее! Бее! – полуодетых овец на двух ногах гнали цепные псы в белых полушубках.
«Мы - как овцы! Безропотно подчиняемся этой команде! Думая, что это судьба! Никто не решается, что-то изменить! Идти – на бойню, в преисподнюю! Безропотно и смирно! Идти на смерть и молчать, молчать - боясь высказать и выказать свое несогласие! Терпеть и смирится! Сотни людей безропотно подчиняются десятку! И так - по восходящей! Идти и смириться! Смириться со своей судьбой! Даже не пытаясь ее изменить! Неужели, так, вся страна?! Страна, смерилась со своей судьбой и идет – куда ее подталкивают, вот, такие, люди, в белых полушубках, с винтовками на перевес?! А они?! Они?! Почему они это делают? Они, неужели они не понимают, что их заставляют делать зло? Они тоже подчиняются приказу?» – рассуждал Павел, глядя себе под ноги. Они лишь изредка поднимал голову и бросал взгляд на солдат. Иначе – нельзя! Споткнешься - и толпа затопчет тебя.
Живое озеро – серых, полуободранных фигурок. Люди! Они, когда-то были людьми! Но не сейчас! Сейчас - они не похожи на людей. Лишь на тени! Слабое напоминание на людей. Призраки. Остатки!
«Нет. Такие люди действительно не достойны жизни. У них нет будущего. А без будущего они не нужны. Они никому не нужны. И я. У меня тоже нет будущего. Или есть? Или я могу изменить свое будущее! Вот сейчас – просто броситься на конвоира, отобрать винтовку и пристрелить кого-нибудь из его товарищей! Из его коллег, в белом полушубке! И все! Пусть и меня убьют! Но зато, я захвачу с собой, одного, двух, человек, на тот свет! Пусть меня пристрелят! Лучше так - чем безропотно замерзнуть в вагоне! Как овечка - которую ведут на убой!» - лихорадочно подумал Павел. Он осмотрелся и приметил одного из конвоиров. Солдат небрежно толкал винтовой рядом идущих зэков.
Заскрипели ворота. И толпу выгнали в еще один загон. Тоже высокие стены - но тут, уже не видно неба. Сверху мрачная, ржавая крыша - навес из железа. Павел растер руки. Они замерзли. Двигаться не хотелось, но Клюфт понимал, еще немного и холод скует его тело так, что он не может двигать, ни руками, ни ногами. Клюфт попытался отыскать глазами в толпе - Ваню Пермякова. Тщетно. Парня не было видно среди арестантов. В загоне они не стали опускать на колени – разрешили стоять и перетаптываться с ноги на ногу. Это было хоть какое-то облегчение. Павел начал выплясывать цыганочку – тщательно растирая свои плечи. Он обхватил сам себя руками и пританцовывал. На несколько минут стало теплее. Правда, прыгать так почти не было сил, но все-таки организм согрелся.
Павел тяжело дышал. Нет, так долго не протянуть. В этот момент его кто-то тронул за плечо. Павел повернулся. Это был старик Оболенский. На его яйцеобразной голове была надета меховая шапка. Крючковатый нос слегка похож на клюв хищной птицы. Грустные и добрые глаза внимательно разглядывали Павла. В руках он держал полушубок. Клюфт покосился на одежду. Это был его полушубок! Он оставил его в камере. Тогда – как ушел на последний допрос к Полякову, с которого его унесли в тюремный лазарет.
- Вот и свиделись Павел. Вот и свиделись! Берите свою одежду! – старик тряхнул полушубком.
Павел, изумленный, взял его и радостно натянул на себя. Оболенский довольно кивнул головой. Он тяжело вздохнул и добавил:
- А я знал, что я вас еще увижу. Вот и захватил его. Вот и точно. Знал. Что вы тут будете. И я тут буду. Верите вы или нет, но я знаю, что будет в будущем. Знаю. Вернее предчувствую. У меня в последнее время так сказать - развился дар прорицателя, вернее во мне развился! - старик улыбнулся.
- Петр Иванович! – Клюфт обнял старика за плечи. – Огромное вам спасибо! А я уж думал, что замерзну! Спасибо! Как так, вы, вот и взяли?!
- Да, да. Его, кстати Лепиков хотел у охраны на сахар выменять. Но я не дал. Даже пришлось подраться. А нашу-то камеру, Паша, всю разогнали. Все по этапу пошла. Тут, вот, еще некоторые члены!
- Да, да, я видел. Прокурор тут был и Гиршберг. Председатель!
- Да, Гиршберг! – тяжело вздохнул Петр Иванович. – Только вот, не нравится мне это, что здесь эти люди. Ой, не нравится! – как-то загадочно буркнул Оболенский и боязливо оглянулся.
- Это ж почему? – удивился Павел.
- А! – махнул рукой старик. - Это недобрый знак. Да и для вас не добрый знак, что я тут!
- Как это? - Павел погладил свой полушубок. – Так, вы меня спасли! От холода! Спасли! А вы, говорите! Нет. Наоборот!
- Ой, Паша! Часто спасение становится временным! Ой, временным! – вздохнул старик.
Заскрипел ворота. Конвоиры в очередной раз начали орать и бить прикладами арестантов – сгоняя их в кучу. Люди устремились к центру этого гигантского загона. Павел жался к Оболенскому. Тот тащил еще и большую котомку. Правда, - не надевая ее на плечи. Колонну погнали к выходу. К воротам. Возле них, несколько солдат, усердно лупили арестантов прикладами – формируя из стихийной огромной толпы, стройную колонну, по четыре человека.
- Суки, в ряды, в шеренги разберись! Суки - в ряды в шеренги разберись! – из-за спин конвоиров орал молодой офицер.
Его голос охрип. Было видно, что - так дико орать, этому человеку, уже больно. Безумные глаза - они выкатились из орбит от напряжения. Гневное и красное лицо. И рот, рот - перекошенный злобой. Из, него вырывается матерная брань:
- Мать… пере… мать - твою туда! А ну! А ну! Суки! В шеренги! В шеренги… гады! Шаг в сторону – попытка к бегству! Конвой стреляет без задержки! Прыжок вверх – провокация, попытка улететь, конвой стреляет без предупреждения! Мать… вашу! Суки! В шеренги! В шеренги, гады!
Павел, Оболенский, как и еще сотни арестантов, мелкими шажками выбежали за тюремные ворота. Вот она свобода - в нескольких шагах от него! Необычное чувство охватило Клюфта! Сделать шаг и свобода! Вот тут - на обочине, заснеженной дороги! Колонна растянулась метров на пятьдесят! Их гнали от тюрьмы по улице к железнодорожным путям! Гнали по узкому переулку! Павел, всматривался в окна деревянных домов – которые стояли вдоль дороги. Ни одного огонька за стеклом! Как будто жители вымерли! Темнота. Блеск замерзших стекол. Крыши – серые крыши, засыпанные снегом. Покосившиеся заборы. Видно, конвой уже не раз гнал этап по этому переулку. И знал, что тут, никаких зевак не будет. Не будет лишних глаз и свидетелей, а главное - никаких родственников арестантов! Им просто негде стоять! Да и откуда они могут знать, что ночью вот тут, в этой толпе, бегут родные и близкие люди?! Где-то впереди горят огни железнодорожной станции. Товарный район. Тут вообще одни заборы. Склады и промышленные цеха! Тут нет жилых домов. Через сто метров, колонна, свернула направо, и послышались гудки паровозов. Вагоны. И рельсы. Лай собак. К конвоирам присоединились еще солдаты. Они с овчарками вынырнули из темноты. Где-то тут в переулках, они поджидали колонну арестантов - подстраховывая своих товарищей! А вдруг кто-то на побег решится? Тогда шансов - убежать по этим узким закоулкам товарной станции – просто нет!
Их вывели из тюрьмы через тыльные ворота. Через специальный – уже подготовленный ход. Это скорбный путь уже проверен. Проверен и пройден - тысячами арестантов. Возможно - вот так же, при царе тут гоняли и революционеров.
Все ближе железнодорожные пути. Все ближе вагоны. Это с виду обычные, товарные вагоны - ничем неприметные. Только на меленьких окнах - прибиты толстые решетки. А кое-где из крыш торчат железные трубы. Из них валит дым, и даже вырываются огоньки рыжего пламени. Черным, гигантским червем, стоит состав на путях. И солдаты. Солдаты вытянулись цепью. Они, сурово смотрят, на толпу арестантов, бегущих, по этой узенькой, протоптанной дорожке.
Наконец, колонна вышла на пирон. Это был грузовой перрон старой станции – где-то на задворках. Пыхтящий паровоз. Пар вырывается из его буксов - словно дыхание великана.
Их посадили в снег. На колени. Кто-то пытается держаться на корточках – но конвойные толкают их прикладами. Люди теряют равновесие и падают. Лают собаки. Павел пытается рассмотреть, что происходит возле вагонов. Там, тоже, скопление людей. Это, судя по темно-серым шинелям – офицеры. Они что-то решают. Машут руками.
Клюфт осмотрелся. Арестантов человек двести. Все стоят на коленях и ждут. Кто-то даже без шапки. Павел увидел, как Ваня Пермяков - упершись загипсованными руками в снег, трясется от холода. Его шевелюра видна издалека. Но добраться до него - никакой возможности. Солдаты, тут же, ударят прикладом.
Наконец конвоиры забегали. Послышались крики. Мат вперемешку с командами. Створки вагонов со скрипом открыли. Теплушки распахнули свои чрева, как страшные сказочные чудовища. И тут Павел увидел – в вагонах «привидения»! Из темноты, на них, смотрели люди! Лица серые и почти невидимые, с ужасом, и любопытством, рассматривают арестантов, стоящих на коленях, на перроне.
В этом составе - уже есть арестанты! Есть! Там в вагонах уже везут зэков! Значит - этот страшный поезд едет, откуда-то издалека. По всей стране! Он, вот так, собирает пассажиров на пиронах! Вот так, набивают, в его чрево, очередную партию несчастных!
Вновь крики конвоиров, сквозь лай собак. Этап начали загонять в теплушки. Людей пинками вбивают в вагончики. Там их подхватывают невидимые руки. Периодически кто-то из конвойных орет:
- Партия! Следующие!
Арестанты стоят на коленях и безропотно ждут - когда до них дойдет очередь! Со стороны это похоже на массовую молитву! Как будто сотни людей молятся! Молятся и просят у Бога, что бы он поскорее отправил их в преисподнюю!
Фамилии не читают. Павел догадался, в вагоны набивают по принципу - сколько влезет. Считают лишь по головам. И это странно! Вдруг в этап попадет совсем другой человек? Вдруг посадят и повезут на зону совсем другого человека?
- Они даже не знают - кого везут! – услышал шепот рядом Клюфт.
Это был Оболенский. Старик грустно улыбнулся и кивнул на вагоны. Павел тоже кивнул в ответ. Он попытался в последний раз оглянуться. Он увидел - там, где-то далеко, на краю пирона - силуэты людей. Нет, не людей - это были лишь тени. Недвижимые и страшные тени. Призраки. Они стояли и смотрели…
Павел увидел, что их много. Люди-тени, смотрящие за этой страшной церемонией погрузки этапа. Клюфт понял – это родственники, родные и близкие людей, которые оказались тут. А может, и не оказались – может быть, остались там, в камерах тюрьмы. Но родные пришли взглянуть на этап. И может быть, в последний раз, увидеть среди этой огромной массы арестантов знакомый силуэт – отца, мужа, брата или сына! Увидеть! Они стоят молча - не пытаясь кричать. Они не могу кричать – иначе конвоиры их прогонят от угла пирона. Они и так подпустили на расстояние ста метров. А может, и не пустили. Может, они просто не стали разгонять, что бы, не поднимать шума? Ведь совсем, рядом - пассажирский вокзал и там могут услышать его обитатели, что где-то, в углу, станции творится, что-то страшное!
- Живей гады! Живей! Первый пошел, второй, пошел, третий пошел!
- Считай по головам!
Конвоиры ревели. Собаки звонко лаяли. Арестантов одного за другим поднимали с колен и пинками подгоняли к вагонам. Дошла очередь и до Павла с Оболенским. Старик ловко подскочил и кинулся к раскрытой створке. Клюфт последовал за ним, но тут же получил удар сапогом по ребрам:
- Куда прешь! Команды не слышишь? - осадил его солдат.
В глазах потемнело от боли. Павел завалился на бок. Резануло под сердцем. Клюфт глотал воздух как рыба на берегу. Они открывал ритмично рот.
- Сто пятнадцать. Еще двух. Двух еще сюда! – орал, где-то сбоку офицер.
Он всматривался в списки и отмечал на бумаге что-то крестиком. Конвоир вновь пнул Павла по ребрам и прикрикнул:
- А ну, встать, встать, что завалился? – ревел солдат.
Но сил подняться у Павла не было. Боль сковала мышцы. Клюфт чувствовал, что теряет сознание.
- Слушай. Этого, наверное - не примем! Он вон, сдох уже, наверное! Завалился и идти не может! Куда потом его по этапу? А мне жмурики в вагоне не нужны лишние! Хлопот потом со жмурами больше чем с живыми! Оттаскивай его в сторону! – закричал офицер, указывая на Павла.
И тут Клюфта подхватили руки. Крепкий охват и он почти поднялся на ноги. Кто-то перекинул его руку себе на плечо. Судя по тому, как он крепко сжал Павла - это был сильный мужчина, он поволок его к вагону. Сурово и уверенно прикрикнул на офицера:
- Лейтенант! Он встал, вон уже идет! Я его подкину! Давай сажать будем!
Офицер презрительно взглянул на Павла, затем покосился на его спасителя и махнул рукой:
- Сто шестнадцать, еще одного в этот вагон!
Павла схватили за локти еще, чьи-то руки. Много рук и втянули внутрь вагона. Клюфт потерял сознание. Очнулся он через минуту. Над ним склонились несколько человек. Неизвестные люди, всматривались в лицо Клюфта и бормотали:
- Ничего, ничего отойдет!
- Он вроде крепкий. Крепкий.
- Да, нормально. Парень, ты как?
- А ну, мужики, расступись, – услышал голос Оболенского Клюфт.
Петр Иванович тоже склонился над Павлом и протянул кружку с водой. Старик бережно приподнял его голову и поднес емкость к губам. Клюфт сделал несколько глотков. Стало легче. Павел попытался встать. Но Оболенский зашептал:
- Лежи, Паша. Береги силы. Они видно тебе по ране попали. Сапогом. Вот ты и вырубился. Сейчас то, как? А?
- Да ничего, Петр Иванович, вот, только, немного ребра болят.
- Ну, ты лежи, лежи. А вообще, тебе спасибо, надо, вон, тому мужчине, сказать. Он тебя почти спас. Если бы не он - эти гады бы, так и бросили тебя на перроне. Сколько бы, ты, вот, так, на снегу провалялся? А?! Пока этап не уйдет! Потом бы решали час – что с тобой делать. А там сам понимаешь – воспаление легких и сразу в морг. А то и в канаву бы свезли. Вот и все. Так, что спасибо вон тому мужику скажи! – Оболенский кивнул, куда то в бок.
Павел приподнял голову и оглянулся. Но в полумраке, что-то разобрать было сложно. Но Павлу все-таки удалось рассмотреть эту мрачную обстановку. Огромное количество людей. Они стояли возле стен и лежали на сбитых трехъярусных нарах, причем один на одном. Места ясно не хватало. Это были и молодые, и пожилые мужчины. Одетые – кто, во что. Тут мелькали и дорогие шубы, и фуфайки, и даже кожаные плащи. Публика явно была разношерстая. И интеллигенция в лакированных туфлях, и крестьяне в валенках, и рабочие - в сапогах, и даже какой-то мужчина во фраке и белых, несуразных штиблетах. Посредине вагона высилась печка «буржуйка». Возле нее - народу было вообще не продохнуть. Каждый хотел погреться возле этой железной бочки с ржавой трубой, выведенной в крышу. Печка гудела. Дрова в ней трескались и хлопали. В вагоне стоял гул. Несколько человек, примостились друг на друга – пытались рассмотреть в маленьких оконцах, с зарешеченными, толстыми, стальными прутьями.
- Вон, вон!!!
- Грузят еще.
- Все, вроде закончили.
- Сколько еще стоять-то будем? А? Может - обменять махорки успеем? А? Курить охота! Сколько еще стоять-то?
- А тебе-то, что? Все одно!
- Как, не скажи! В лагере-то, там бараки. Тепло. А тут. Сквозняки. И жрать, дают один раз в сутки! Сдохнем!
- А ты, моли Бога, что б, сдохнуть – побыстрее! Мучаться меньше!
- Э, не! Не хочу!
- А вчера, в соседнем вагоне – три трупа сняли. Все замерзли. А сегодня - два. Сам видел, тащили!
Павел вслушивался в разговоры арестантов, и понимал, что ему еще не раз вспомнятся уютные ночи тюремного лазарета. Тут, в этом, старом и тесном вагоне - начинался настоящий ад. Холодный и беспощадный. Клюфт, закрыл глаза и тихо спросил Оболенского:
- Петр Иванович – куда повезут-то? Неизвестно?
- Кто его знает Паша?! Дальше Колымы, как говорится, не отвезут. На восток, говорят. На восток, – печально вздохнул старик.
Вмешался еще один мужчина:
- Да, мы вон, с Уфы едем. Уже десять дней едем. Говорят, что еще столько же ехать придется. А тут - в Красноярске, мол – последний подсад был. Все, теперь литером – мол, пойдем без остановок долгих. На восток. До Ванино. А там, на корабли посадят и в Магадан. Так вот - конвойные гутарили. Кстати, тут конвой сменился. Был то - башкирский. А сейчас вроде, как - Иркутский. Говорят сибиряки – ребята ничего. А то, башкиры – уж больно лютые. Суки узкоглазые! У них - ни махорку, ни чая, не выменять! А сибиряки, вроде ничего!
Павел открыл глаза и покосился на мужика. Это был человек - лет пятидесяти. С округлой седой бородой. Морщинистое лицо. И длинные волосы. На голове шапка пирожок. Мужчина приветливо улыбнулся:
- А ты, хлопчик, что ранен? А? На допросе били? Небось - почки поотбивали и ребра переломали?
- Да, подстрелили… - вздохнул Павел.
- Ай, ай. Ой, главное, что бы рана, не кровоточила. А иначе – все! Тут, на этапе, никто, тебе, никакой помощи не окажет. В лучшем случае – просто кинут в угол вагона и дадут замерзнуть. А в худшем – заставят, на каком-нибудь полустанке, якобы в лазарет местный идти, под конвоем, а сами и пристрелят по дороге. На обочине. И спишут - как побег. А трупак оформят по инструкции. Им за это еще даже благодарность полагается. А солдатам даже отпуск могут за беглого зэка дать! И такое я слышал! Так, что, болеть нам, нельзя, тут, на этапе! Им возиться с нашим братом, вообще никаких резонов! А ты, лежи, лежи, хлопчик! Вот, попей водички!
Где–то далеко - засвистел и завыл паровоз. Сигнал разнесся - словно рев диковинного, громадного животного. На пироне послышались крики. Рядом лаяли собаки. Матерились конвойные и выли женщины. Был отчетливо слышан стон и причитание. Голоса вторили друг другу. И вновь отборные маты конвойных. И лай собак. Заскрипев - нудно и устрашающе - захлопнулась створка двери. Лязгнул замок на засове. Еще раз прощальным гудком заревел паровоз. Павел закрыл глаза. В вагоне все притихли. Словно понимая - в его жизни наступает новая эпоха. Возможно, самая мрачная и страшная. И для кого-то, она, окажется завершающей. Дух обреченности витал в вагоне. На мгновение повисла тишина. Каждый прислушивался к звукам. Что? Что дальше и …Толчок и состав дернулся с места. Медленно, но уверенно, он покатил по рельсам. На стыках, колеса, усердно перестукивали противную дробь. В соседнем вагоне, дико заорал человек. Это был вопль отчаянья. Человек кричал - что есть мочи. Его голос уже был похож на рев зверя загнанного в ловушку.
- Света! Света! Я люблю тебя!!!! Береги детей!!! Света! Света! Прости! Прости! Забудь! Света забудь!
Снова натужно загудел паровоз. Словно машинист - попытался длинным и тревожным сигналом заглушить этот нечеловеческий вопль. Его невозможно было слушать. Разрывалось сердце. Сквозь, маленькие, вагонные оконца, пробивался свет фонарей. Фигуры людей в вагоне освещались: то желтыми, то бело-синими полосками. Эти световые ленточки пробегали по силуэтам и растворялись где-то в щелях, за промерзшими от мороза досками.
«Призраки. Мы все призраки. Нас всех уже нет. Нас нет, и не может быть! Мы вычеркнуты из списков живых. Из списков тех, кто достоин жить! Мы уже можем говорить о себе – мы дли на этом свете, но нас нет. Нет!» - с неугасимой болью подумал Павел.
Обреченность и беззащитность. Будущее. Как, можно думать, о будущем - если его нет?! Уже нет - после этого приговора! После всей этой окружающей мерзости! Его и не может быть! Как думать о прошлом - если на это просто нет сил! Да и, что, это даст? Рассуждение о прошлом? Зачем мучить свое сознание? Зачем?!
«А вообще - зачем я жил?! Зачем и приходил в этот мир? Зачем я родился? Что бы вот так – подохнуть, где ни будь в лагере? Замерзнуть по дороге, в бескрайних просторах, сибирской тайги? Замерзнуть, превратиться в кучу ледяного мяса. В кусок! Бесформенную глыбу, которая по весне растает и сгниет, где ни будь, на обочине проселочной дороги? Что я оставлю после себя? Что я мог оставить после себя? Ничего! Пустота! Как будто, меня и не было! Как будто я и не жил в этом мире? В этом? А какой же он еще может быть? Этот - тот? Неужели после смерти есть что-то? Нет, должно быть. Не может же, все - вот так, закончиться – как бы, ничего не начавшись? Не может! Значит, значит - там за гранью, которую мы называем смертью, что-то все-таки есть? Есть, не может не быть! Господи! Господи есть, есть - должно быть!» – Павел не произвольно прошептал последние мысли в слух.
- Ну, что он опять бредит? – услышал Клюфт рядом с собой суровый мужской голос.
- Нет, нет. Он просто, просто, вот, так, рассуждает. Вслух, как я понимаю, - ответил за него Оболенский.
Петр Иванович словно читал его мысли. Словно знал - о чем Павел думает.
- Его бы надо вон туда, на нары перенести. Сам сможет перейти? А? Я договорюсь о месте! – вновь сказал незнакомец.
Павел открыл глаза. Он попытался рассмотреть этого заботливого человека. Но тщетно. Полумрак скрывает черты лица. Одежда обычная. Полушубок и меховая шапка на голове. Коренастый. Хотя, как показалось Павлу, он уже видел этого человека, где-то.
- Не надо за меня беспокоиться. Не надо. Да и зачем. Все кончено, - уставшим голосом из себя выдавил Павел.
Ему захотелось заплакать. Комок подкатил к горлу. Слезы выступили на ресницах. Но Клюфт сдержал себя. И глубоко вздохнув, отвернулся.
- Эй, Паша! Ты это брось! Если, вот так, обречено сдаться судьбе - значит не уважать себя! Ты, что не уважаешь себя? – прикрикнул на Клюфта, Петр Иванович, словно строгий доктор.
- Да, я то, уважаю. А вот гляжу - общество наше, меня не уважает. И вас - не уважает. И его вот, не уважает, - дерзко ответил Павел и кивнул в сторону заботливого мужчины.
- Да плевать мне на общество. И на то, уважают ли они меня! Главное - я сам себя уважаю. И буду уважать до последней минуты! – с издевкой, в голосе сказал Оболенский. – Ты, думай, как дальше жить?! Как выжить?! Как, потом жить будешь?! И все! Жить надо, в любой ситуации и уважать себя! Даже, когда, тебе невыносимо противно! Все равно надо жить!
- Да зачем жить, уважать, если - все кончено?! Все! Как же, вы, не понимаете Петр Иванович? Все! Если нас не расстреляли, то это не значит, что мы выживем! Там, в тайге, куда нас отправят - выжить очень трудно! Очень! Все! Да и зачем выживать? Зачем? Что бы потом вернутся к ним - к этим свиньям, которые нас посадили? И ходить с ними по одним улицам, дышать с ними одним кислородом и молчать! А главное бояться! Бояться, что бы тебя вновь не отравили по этапу! Вновь не закинули в камеру! Вновь не разбил табуретку на голове! – грустно сказал Павел.
- Эй, Паша! А с чего ты взял, что это будет, так, всегда? А?
- А, как еще?
- Хм, вот, я вижу, ты глупый еще. Молодой. Я тоже, так думал. Вернее, почти, так же. Когда, я, закончил, юнкерское училище, я думал, что все будет, так всегда. Я, буду молод. Барышни будут мне улыбаться. А власть в нашей державе - всегда будет принадлежать Романовым! И, что в итоге?! А все изменилось и как?! Я состарился. Дамы мне уже давно не улыбаются, а Романовых расстреляли большевики. И, что это говорит? А вот что – ничего в этом мире не вечно! Ничего! Даже то, что кажется вечным и нерушимым!
- Что вы имеете в виду? – испуганно удивился Павел.
Оболенский наклонился к нему, к самому уху и страстно, и истерично зашептал:
- Эх, молодой человек! В этом мире все, когда-нибудь, заканчивается!!! Даже самая безграничная власть! Даже самая кровавая диктатура! Ты, что думаешь - Сталин будет править вечно?!!
Павел опешил. Он был в растерянности. Оболенский говорил, какие-то действительно очевидные истины. Те, истины – которые не могут быть оспорены. Но он, говорил это - так вызывающе! Так откровенно! И в тоже время - так просто. По-житейски.
- А вы, думаете, нет? – на всякий случай спросил Клюфт шепотом.
- Нет, конечно! Знаешь, что сильнее диктатуры Сталина? А?!!
- Что?! – еще больше испугался Павел. – Что может быть сильней?!
- Как, что?! Смерть!!! Он просто умрет. И все. Когда-нибудь - умрет. И не важно как – радостно уснув и не проснувшись, или поперхнётся косточкой от винограда. Но он - умрет. От старости, от астмы, или от туберкулеза, или от сердечного приступа. Он такой же человек, как и мы! Смертный человек! Он не Бог! Каким себе представляешь его ты, или вон те, или еще, несколько десятков миллионов, моих, несчастных соотечественников! Он - обычный, смертный человек! И так же, как и мы, сгниет, когда ни будь! Превратится в перегной! Земле то, ей, все равно! Все равно! А червям и подавно – им все равно кого есть! Великого вождя и учителя всех времен и народов, или бывшего штабс-капитана Семеновского полка!
- Да, что вы такое говорите?! – Павлу стало страшно.
Слушать такое?! Петр Иванович хоть и шептал это очень тихо, но Павлу казалось, что к его словам прислушиваются многие арестанты соседи. И они, они обязательно доложат конвою об этих речах старика! Доложат и тогда, тогда!… А, что тогда?!… Что еще может быть хуже?… Они и так наказаны. Павел обернулся и посмотрел по сторонам. И Клюфт не ошибся. Их действительно внимательно слушал, тот коренастый незнакомец – мужчина, спасший его на пироне. Он слушал и улыбался, как это, показалось в полумраке, Павлу.
Тут-тук! Тук-тук! - колеса перестукивали на стыках.
Тут - тук! Тук – тук! - стучало сердце.
- А он, ведь, прав, молодой человек. Простите, я не знаю, как вас зовут, – сказал незнакомец и кивнул на Оболенского.
Павел насторожился. А вдруг это и есть провокатор. Тайный агент. Сотрудник НКВД – переодетый в одежду арестанта? А вдруг это «сексот» только и ждет, что бы потом настрочить рапорт и «уличить» еще парочку человек, которые «желают смерти товарищу Сталину!»
- Да вы не бойтесь. Нет. Я не тайный шпион! Нет! Да смысла сейчас нашим доблестным органам нет – выявлять еще более злачных врагов. Нет смысла, – вздохнул мужчина.
Павел молчал. Он рассматривал в полумраке его лицо. И тут, он вспомнил, где видел этого человека!!! Это был загадочный пациент тюремного лазарета – Борис Николаевич! Человек, который приходил в камеру лишь провести ночь. Человек, с которым даже охрана вела себя уважительно. Нет, это определенно он - мужчина лет сорока пяти, с волевым лицом, шрамом на правой щеке, узкими усиками и черными, как смоль волосами.
- Да, я вас тоже узнал. Там, на перроне. Вы лежали в лазарете. У койки, что ближе к окну. А у меня стояла у двери. Так ведь? Я Борис Николаевич, – весело сказал незнакомец и погладил Павла по плечу.
- Да, я узнал вас, здравствуйте.
- О, я вижу, вы знакомы? - вклинился в разговор Оболенский.
До этого момента старик тоже внимательно разглядывал Бориса Николаевича - как бы прицениваясь к новому соседу.
- А, как ваша фамилия? – подозрительно спросил Клюфт?
- Да, какая тебе разница, Павел – какая, у него фамилия? Он тебя спас! - засмеялся Оболенский.
- Нет, почему же. Я понимаю, почему он меня спрашивает, - весело сказал Борис Николаевич. – Моя фамилия Фельдман. Слышали?
Павел напрягся. Фамилия ему ничего не напомнила. Лишь, какое-то смутное недоверие и предчувствие чего-то очень неприятного и в тоже время важного. На уровне подсознания. Вроде как, фамилию - Фельдман, когда-то он слышал часто. Но когда? Давно, в той, жизни.
- Вы ворошите память? – ухмыльнулся Борис Николаевич. – Значит, это действительно, было давно - коль вам ничего не сказала фамилия Фельдман. Ну, может, это и к лучшему.
Оболенский тоже задумался. Он вдруг стал суровым. Клюфт заметил это и приподнявшись с нар, виновато сказал:
- Большое спасибо, Борис Николаевич. Вам за помощь. Но, мне, нечем даже вас отблагодарить. Нечем.
Фельдман пожал плечами и мазнул рукой:
- А мне ничего и не надо. Я только вот, хотел, сделать добро. И все. Я так, хотел, сделать добро. Кстати, ваш друг – этот товарищ, он прав, зло - оно ведь не безгранично. Когда-то силы кончатся и у зла. И тогда наступит справедливость. Вот у справедливости, нет, временного формата. Нет, временного ограничения. Нет. Она будет существовать вечно – пока, существует человечество. И все, кто творят беззаконие – они потом будут наказаны.
Оболенский сверкнул гневным взглядом на нового знакомого. Он промолчал, но Клюфт видел – старик с ненавистью буравит глазами Фельдмана. Хотя молчит. Но ему, так хочется, что-то сказать, этому человеку. Причем, что-то злое и неприятное. Повисла пауза. Вагон трясло на стыках. Наверно поезд въехал на полустанок. Сквозь щели и доски уныло прорывались вялые всполохи придорожных фонарей. Колеса стучали. То быстро, то медленно. В этом металлическом стуке слышалось нечто зловещее. Секунды или километры? Рельсы жизни. Рельсы - по которым, катится их судьба… Судьба этих людей - нахохлившихся на деревянных нарах, прибитых по стенам вагона. Людей, затаивших надежду, где-то глубоко, в глубине, своего сознания. Там, под фуфайками и шубами, гимнастерками, и френчами. Под рубашками и свитерами...
Предыдущая Оглавление Следующая