П. Соколов. Ухабы
"Мне известна давно
Бескорыстная дружба мужская..."
(Из песни "Я люблю тебя, жизнь")
Что же переменилось в личном плане? Во первых мы переехали на новую квартиру, о чем я вскользь упоминал. Это явилось результатом некоторого роста нашего благосостояния. Работая летом, я накапливал денег, которых не только хватало на покрытие расходов на школу, но кое что оставалось и для семейного бюджета. Кроме того, более тесное переплетение связей с Германией вызвало повышение потребности и интереса к немецкому языку, и у матери появилось некоторое количество частных учеников. Затем, в зимнее время, от тех же землемеров, мне иногда перепадала работа по оформлению документации на проделанную в поле работу. И хотя, с началом войны произошел резкий скачок цен, но затем, в результате суровых мер, принимаемых против спекулянтов, наступила определенная стабилизация, и мы жили, если не в довольстве, то и не в нищете. Квартиру мы снимали почти напротив нашей бывшей развалюхи, которая вскоре действительно развалилась под тяжестью возраста и турецкой черепицы. Дом имел три этажа. На верхнем и была наша квартира, точнее комната с небольшой кухней. Дом стоял в глубине участка, часть которого была засажена деревьями, а часть представляла из себя луг, на котором паслась хозяйская корова летом, а для зимы косили для нее сено. В силу этого, появляться на лугу, или в других уголках, где пробивалась трава, было категорически запрещено, и для жильцов оставались лишь задворки, заросшие крапивой и лопухом. Хозяева, Нойковы по фамилии, были не очень приветливыми. Хозяин, довольно угрюмый старик, мало обращал на нас внимания и был занят по хозяйству, а хозяйка, расплывшаяся, похожая на жабу баба, была сварливой, и часто могла поднять крик и скандал по пустякам, а то и вовсе без причины. У них было два сына. Старший - Митька, был инженер-химик, и все время, без видимого успеха, пытался наладить свое "дело", младший - Петька, уже при нас кое как закончил гимназию, слонялся без дела и был порядочным шалопаем. Вся семья причисляла себя безусловно к коммунистам. Ввиду ограничений в передвижении, наша парагвайская деятельность переместилась к Хановым, где тоже был значительный дворовой участок, и где никто не протестовал против наших игр. С возрастом изменился и характер нашего времяпрепровождения. Меньше занимались пустой трепатней, а все чаще возникали дискуссии по серьезным проблемам - политике, этике и т.п. В доме Хановых собиралась и интересная взрослая компания, объединяемая шахматами и радиоприемником, что, в свою очередь, давало пищу для острых дискуссий по политике, поскольку все завсегдатаи имели разные точки зрения. Наши подвижные игры приобрели более организованный, спортивный характер. Не столь давно в Софии побывали футбольные команды из Москвы: "Спартак" и "Динамо". Это была кажется первая заграничная поездка советских спортсменов. Ажиотаж был колоссальный, а счет матчей разгромный для софийских команд. После этих гастролей, генералитет наш разделился на болельщиков "Спартака" и "Динамо", и все наши соревнования проходили под этой маркой. Я был спартаковцем, и сохранил в душе верность этому клубу до сего времени. Понятно, что и наше спортивное соперничество выплескивались на страницы "Вестника Парагвая". Мне помнятся некоторые строки из опуса Ваньки Тинина:
"Скажи-ка, Павел, ведь недаром И Данька
грузными скачками,
Мы,с нашим парагвайским жаром, И Бобик (Барух)
хлопая ушами,
Побили их в футбол, Все промелькнули перед нами,
Побили два на ноль. Все побывали тут.
На нас через кустарь колючий Земля тряслась,
как наши уши,
"Динамо" двинулося тучей, Смешалось все,но
наши души
Но силой встечено могучей. Хранили святость
нашей груши,
Пришлось им отступить. И с честью вынесли мы
бой."
Устраивались и шахматные турниры, как между собой - на Парагвайское первенство, так и командные соревнования со стариками, которые мы, как правило, проигрывали. Само общество несколько расширилось за счет приобщения к нему подрастающего поколения, в лице сестер Хановых, которые пока всерьез не воспринимались, не имели званий, и числились в сочувствующих. Действительным членом общества стала лишь симпатия Ваньки, получившая звание Генерал-Адютанта. Она училась в последнем классе гимназии, была болгаркой, и звали ее Елена, но из-за миниатюрности ее прозвали Мини, и мы почти забыли ее имя. Понятно, что были и еще девочки, но в отношении с ними "групповые формы работы" все более заменялись индивидуальными, которые, кстати, в нашей компании обсуждать и комментировать было не принято. Среди новичков появилась и некая Маруся Годзиковская, девочка лет 12-13, подруга младших Хановых. Жила она с инвалидами родителями и младшим братишкой в инвалидном доме в большой нищете. Училась в Русской гимназии, и в учебное время проживала в интернате, появляясь дома лишь по выходным дням. Была худенькая, с черными косичками, и ничем не примечательна, если бы не глаза, большие серые глаза, которые постоянно меняли цвет и выражение, и в которых отражалось все нагляднее, чем в словах. Обычно по субботам я ходил встречаться с Котом и Ванькой после занятий в Русской гимназии. Мы договаривались о планах на воскресенье и так далее. Иногда мы возвращались домой вместе с Марусей. Потом она специально просила приходить за ней. Это меня стесняло и не слишком устраивало. Я был уже совсем взрослым, и в компании с какой то замухрышкой! Но, когда мы шли с ней, особенно мимо ее интернатских подруг, шедших парами в свое общежитие, она брала меня под руку, и ее прекрасные глаза сияли таким счастьем, что у меня не хватало духу отказать ей в этих встречах.У Хановых, где постоянно обитал кто то из бездомных русичей, вместо Даньки Куракина, который устроился где то с матерью, появился некто Алешка Вальх. Прибыли они, я уже не помню откуда, с матерью и сестрой. Обе женщины были очень похожи: маленькие, невзрачные, и несколько даже странноватые. Их приютил в своем доме глава Инвалидного дома -Абрамович, где они были на положении вроде домработниц, а Алешку пригрел Ханов с которым они вместе и работали на фабрике. Алешка был по матери полу-поляк, имел от роду года 23-24,несколько выше среднего роста, лицо не шибко красивое, с узкопосаженными голубыми глазами. В отличие от своих хилых родичей, был он силен и здоров, как бык. Он не закончил школу, и был не мастак в вопросах науки, но достаточно интеллигентен и с заметными следами семейного воспитания. С нами у него не было тесных контактов, хотя нередко он принимал участие в наших разговорах или общих играх. Я, поскольку по соседству чаще заходил к Хановым, виделся с Алешкой чаще, и как то незаметно с ним сошелся. Впоследствии он вовлек меня в артель по побелке квартир. Возглавлял эту артель приятель Алешки, некто Олег Гойер. Это был отпрыск прибалтийской баронской семьи. Отец, лысеющий толстячок с крючковатым носом и жидкими усиками, идущими сначала вниз, а затем делающими резкий скачок вверх, в виде остреньких стрелок, был типичным слепком с остзейских немцев. Он очень гордился своим титулом и даже у дверей его комнаты в инвалидном доме висела визитная карточка: Барон фон Гойер унд Боот. Под стать ему был и младший сын, впоследствии принявший немецкое подданство и, как будто бы, служивший в гитлеровской Люфтваффе. Олег же был в этой семье гадким утенком. Он себя чувствовал истинно русским, плевал на свое баронство, и в пику отцу рядом с его карточкой повесил свою: Олег Гойер - маляр. Впрочем внешности он вышел баронской. Был он высок и сутуловат, с несколько кривым и крупным, но аристократическим носом, и тоже реденькими рыжеватыми усиками. Он заметно заикался и очень комично матерился. В основном работы было много весной, и тогда Олег брал в помощники меня с Алешкой. Обычно обслуживали 2-3 клиентов. Мы с Алешкой подмазывали и белили на первый ряд кистями, а Олег затем приходил, окрашивал краскопультом, наводил филенки, или производил накат, в зависимости от договора с хозяином квартиры. Платил он нам исправно и щедро, и мы работали дружно и весело. Иногда мне приходилось ради этих работ пропускать школу, но я учился хорошо и эти пропуски не отражались на успеваемости. Последующие месяцы меньше изобиловали заметными событиями личной жизни, вернее их затмевали события глобального характера, в которых растворялось и перемалывалось множество судеб индивидуальных, и поэтому на ближайших страницах встретится не много фактов из моей биографии.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава