П. Соколов. Ухабы
ТРЕЩИНА В "СТРОГОМ РЕЖИМЕ"
- Покажите пропуск !
- У меня нет пропуска. Я только что прилетел.
- Ничего не знаю. Без пропуска не пущу.
- Как же мне быть? Чтобы получить пропуск, мне надо
пройти в контору.
- Обойдите за угол. Там доска в заборе оторвана.
(Из моего диалога с вахтершей в Игарском порту)
Однако нашей идилии вскоре чуть не пришел конец. Я все описывал времяпрепровождение свое и частично своих близких друзей. Наши же войска развлекались по-своему. Где то в Бреслау была фабрика, на которой, как это было обычно для Германии того времени, работали иностранные рабочие, среди которых было много русских девушек. Жили они в общежитии. Туда то и повадились ходить "наши советские друзья". Этим они составляли конкуренцию гражданским парням, главным образом полякам, также работавшим на фабрике. На этой почве возникали конфликты. Иногда вопрос ставился ребром: " Ну что, пойдем сегодня поляков бить?"-"А как же?" - отзывался другой. Мой Пашка Козин и мне предлагал участвовать в подобных развлечениях, но я отказывался, не понимая, как это можно преднамеренно бить людей, за то, что они поляки. Кстати, как это ни удивительно, среди советских людей того времени, такие проявления национализма были не исключением. Презрительное прозвище "Елдаши" (от Йолдаш - товарищ) в отношении жителей Средней Азии было общераспространенным. Это презрение объясняли обычно низкими боевыми качествами "елдашей", что в годы войны, понятно, вызывало неприязненное чувство, но я думаю, что скорее это были неизжитые отголоски дореволюционного шовинизма, который культивировался в инородческих окраинах России. Мордобойные экспедиции, понятно, пресекались полицией, откуда и поступали жалобы, иногда вместе с вещественными доказательствами, в виде наших Пашек и Васек с фингалами под глазом. Поэтому с некоторого времени выход из лагеря был запрещен. Впрочем, наверное была и другая причина: сведения о деятельности нашего лагеря к тому времени докатились не только до общежития девушек, но и до Урала, и наше начальство, запоздало спохватившись, решило пресечь утечку военной тайны. Проверял исполнение этого запрета сам начальник лагеря штурмбанфюрер (майор СС) Цинке, лично обходя бараки после отбоя. Этот запрет наносил сокрушительный удар по нашей смычке с арийками. Но выход был найден. В одном месте проволочное ограждение проходило через островок молодого ельника. Поработав несколько минут, мы проделали проход в заграждении по всем правилам саперного искусства, предусмотренного программой обучения. Осталось решить проблему обхода. Здесь в ход пошли шинели, котелки и прочий подручный материал, из которого получался довольно сносный макет спящего человека. Добропорядочный немецкий ум майора Цинке не мог дойти до такого беззакония, а если у сопровождавших его Скворцова или Челпанбаева и мелькали проблески сомнения, то они их гасили в себе. Кое что об этих личностях. Роль их была на подобие старшинской. Скворцов больше занимался хозяйственными делами, а Челпанбаев вопросами внутреннего порядка. Был он неприметен, нестрог, и его в грош не ставили. Любил он стрелять из пистолета. Стрельбище было внутри лагеря. Было оно в виде площадки, обрамленной с трех сторон земляным валом. С лицевой стороны шел досчатый навес, разделенный перегородками на отдельные кабины для стрелков. Патроны давали неограниченно, и каждый упражнялся когда и сколько хотел. Заметив, что Челпанбаев приспосабливается для стрельбы, кто либо из нас, а то и несколько человек, незаметно заходили в соседние кабины и стреляли по мишени Челпанбаева. Отстреляв обойму, тот подходил к мишени и обнаруживал в ней 10-15 пробоин. Он ставил бутылку, прицеливался, но не успевал нажать на спуск, как бутылка со звоном рассыпалась. Ну , в общем, обеспечив себе тылы, мы с Алешкой отправлялись на очередное рандеву. Однажды мы чуть не влипли в серьезную неприятность. Это было во вторник - выходной день в кабачке Херты. Мы сидели в пустом зале, попивали пиво и слушали радио. Было уже около полуночи, когда в дверь постучали. Думая, что это запоздалый посетитель, мы погасили свет и выключили радио. Но через минуту стук повторился более требовательный, и прозвучал голос: "Откройте Полиция" Такая встреча, по всем статьям, нас не устраивала. Мы, чтобы не греметь сапогами, быстро их скинули, в темноте я нащупал на вешалке наши ремни с пистолетами, и мы через кухню, о одних носках вышли на задний двор. Полицай, не дождавшись пока откроют, сам решил воспользоваться черным ходом, и мы столкнулись с ним, почти нос с носом. Мы бросились в разные стороны. Алешка, обежав дом - на улицу, а я в какие то огороды. Растерявшийся на первых порах полицейский, побежал за мной. К тому времени я успел вскочить в широкие немецкие сапоги, правда перепутав ноги, и сиганул через забор. В те времена в полиции оставались в основном пожилые резервисты, и пока блюститель порядка кряхтел у забора, я перескочил через второй, и очутился, как в колодце, во внутреннем дворе большого соседнего дома. Мой преследователь, убедившись в бесперспективности погони, отстал. Я попытался выйти на улицу через дом, но парадная дверь оказалась замкнутой. Я очутился в ловушке. Осмотревшись, я однако заметил узкий просвет между домами, перегороженный досчатым забором, двух с небольшим метров в высоту. Я снова снял сапоги, связал их за ушки носовым платком, и взяв его в зубы, влез на забор. Там все было тихо. Я соскочил вниз, перебежал через дорогу, и выйдя на аллею вдоль реки, задал стрекача, почище обоих братьев Знаменских. Только добежав до леса, я надел сапоги, и заветной тропой отправился домой. Перед еловым околком меня окликнул Вальх, вконец испереживавшийся за мою судьбу. Я отдал ему ремень, но пилоток в темноте я не нашарил, и на утреннюю поверку пришлось выйти, найдя в утиле у Скворцова замену, едва державшуюся на макушке. Вечером мы отправились узнать, чем закончилось приключение.
Оказалось, что внимание полицая привлек луч света, пробивашийся через светомаскировку, и он решил обратить внимание хозяйки на это нарушение. Впрoчем он не стал делать особых выводов, прочитал мораль на тему супружеской верности, и на том инцедент был исчерпан. Регулярность посещения кабачка нарушилась по другой причине. В дни, когда мы не выходили из лагеря, мы играли в столовой в проферанс. В этом принимали участие, кроме нас с Вальхом, Змея-Тарасов, Папа Мейер, а иногда и другие, которые, если не играли сами, то поддерживали разговор. Понятно, что повсюду была светомаскировка, а территория вообще не освещалась. Осенью вечером тьма была, хоть глаз выколи, и в барак надо было возвращаться ощупью. Идя с вытянутыми вперед руками, я пробирался среди деревьев, и почти благополучно добрался до дому. Но дверь барака оказалась открытой, и стоявшшее ребром полотно оказалось между руками. Я бодро шел вперед, и вдруг из глаз посыпались искры отудара о дверь. На утро моя физиономия выглядела не лучше, чем у героев антипольских баталий, и мне пришлось воздержаться от визитов к сестрам.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава