П. Соколов. Ухабы
ГЛАВА 74.
ДЕРЕВЯННОДОРОЖНИКИ.
"Дорога, дорога, нас в дальние дали
ведет,
До счастья осталось быть может немного,
Быть может один поворот. . . "
По мере освоения удаленных делянок, росла и сеть автомобильных дорог. Если зимой возили по зимнику, то летом надо было строить новые и ремонтировать существующие деревянные настилы, которые я описывал достаточно подробно. С этой целью и была сформирована дорожная бригада из малосрочников. Среди таковых оказался и я. Бригада работала под конвоем, и нам нередко приходилось углубляться в лес для рубки деревьев для шпал, зачастую за пределами запреток, которые иногда не выставлялись вовсе, поскольку мы редко задерживались надолго в одном месте. Но прежде, чем я приступлю к описанию своих товарищей и разных с ними приключений, я расскажу еще об одном анекдотическом эпизоде. Однажды, чуть ли не после смерти Сталина, к нам прибыл новичок. В это время это было довольно редким событием. Новичок оказался пожилым, довольно подвижным евреем из Москвы. Он был еще в приличном цивильном костюме. Узнав куда он попал, и с кем ему придется сидеть, он пришел в ужас: Как! Кругом одни враги народа, а он честный советский человек, попал по недоразумению...! Он был фотографом в Кремле, удостоился фотографировать вождей, в том числе "самого". С Берией чуть ли не на ты и за ручку, и т. д. Более горячие головы готовы были подкинуть придворному фотографу, но большинство посмеивалось над его тирадами. Наконец он начал осваиваться, увидел, что "враги народа" народ добродушный и порядочный, и стал, чуть не у каждого, просить совета, как ему исправить допущенную к нему несправедливость. Наконец он сочинил слезное прошение, но тут возник вопрос, как ему обратиться к Берии. Гражданин Министр - звучало сухо, Товарищ Берия - не по уставу, Лаврентий Павлович, - не слишком ли фамильярно... Все же, наконец он отослал свое послание. Но не успел он получить ответ, как грянул гром с ясного неба: Берию объявили врагом народа. Бедный фотограф был в шоке. А тут еще масло в огонь подливают: "Да-а, -говорил кто нибудь, хмуро глядя в землю, -"Теперь все!"- " Что все?" - восклицал еврей. "Все - хана! Расстрел! Вот будет тебе Лаврентий Павлович, за ручку, на ты... " Фотограф бледнел, хватался за сердце, и лишь тогда, когда Исбах шепнул земляку, что над ним шутят, несколько успокоился.
Теперь о бригаде. Бригада была небольшой, человек 12-13. Возглавлял ее некто Николаев, волжанин, не то из Горького, не то из Куйбышева. Был он лет за 40, высокого роста, костист, немного сутуловат. Руки его почти всегда были в карманах или заложены за спину, а длинные ноги, как то устало, волочились при ходьбе. Ходил он медленными, но большими шагами. Лицо его тоже было каким-то усталым, малоподвижным. Глаза смотрели сонно. Разговаривал он мало. Как бригадир он был малозаметен. Работу мы все знали и понимали, и руководства особенного не требовалось. Сам же бригадир редко брался за инструмент, а обычно дремал в сторонке, или дискутировал с конвоем. Конвойные, два человека, были у нас постоянные, молодые ребята. Они свыклись с нами, знали многих по фамилии. Иногда, попав на полянку с земляникой, вместе с нами ползали, собирая ягоду. Николаев был несколько приблатненным, что выражалось в манерах и жаргоне. Остальные члены бригады были неброски, и я почти никого не помню , ни по фамилии, ни в лицо. Многие имели статью 58-10, т. е. "язык мой (или моего приятеля) - враг мой. " На этом тусклом фоне, яркой фигурой был "Батюшка", моложавый попик о.Николай Яворский. Был он откуда то с запада, но по русски говорил безукоризнено. Он носил длинные волосы и бородку. Было ли это положено по лагерным правилам, или являлось либеральным жестом капитана Слипенко, я не знаю. Был он себе на уме, хитроват, не прочь позлословить и поинтриговать, но с видом благостным и боголепным. Его в бригаде недолюбливали, но к сану относились уважительно, и все величали Батюшкой, даже конвойные. Только один интеллигентный еврейчик - москвич называл его только по имени-отчеству: Николай Александрович, то ли подчеркивая свой атеизм, то ли неуважение к личности попика. Бригадир же Николаев батюшку уважал более других. Как я говорил, бригадир не вмешивался в работу, только когда случался аврал, и надо было срочно пропустить машину, Николаев оживал, суетился и подгонял людей: "Живей, живей, суки позорные! Батюшка!", выделял он, подчеркивая этим особый статус отца Яворского, и незачисление его в категорию сук позорных. Впрочем однажды он изменил этому правилу. День был жаркий, работа не поджимала. Все мы потихоньку копались, а Николаев, сидя на пеньке, клевал носом. Батюшка же поблизости пилил маленькую елочку, неизвестно для чего. Эта елочка, упав, хлестнула ветками рядом с бригадиром. Тот спросонья вскочил, как ужаленный. "Батюшка, сука позорная...!" завопил он. Все покатились со смеху, начиная от конвоя, и кончая самим виновником происшествия, который, чтобы не уронить престиж сана, трясся мелкой дрожью, хихикая в кулак. Иногда работы вообще не было, и мы лежали на солнышке, или ходили по ягоды. Один раз узнали, что на овощехранилище завезли морковь. и бригада работала на ее переборке. По наущению батюшки, он был лакомкой, Николаев договорился с конвоем. По разработанной тактике, когда мы поровнялись с перебиравшими, вся бригада рванулась к кучам, и стала набирать морковку. Заведующий хранилищем начал орать, конвой тоже, но во всем этом гаме, мы успели набрать порядком моркови, и вернувшись на свою дорогу, до вечера хрумкали, выделив соответствующую долю и солдатам. Вскоре произошло событие, которое опять всколыхнуло всех, и породило новые надежды. Пришло досрочное освобождение многим из "болтунов". Освободился и наш еврейчик. И хотя 10-го пункта было не много, все почувствовали, что назревают перемены. Мне оставалось еще год сроку, и у меня была одна забота: как пережить еще одну зиму, которая была уже не за горами. Но вышло совсем не так, как я предполагал.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава