П. Соколов. Ухабы
ПО ЭТАПУ НА СВОБОДУ.
"Когда ж через порог тюрьмы
на волю я перешагнул,
Я о тюрьме своей вздохнул. "
(В. А. Жуковский. "Шильонский узник")
Так прошла и эта зима. Ближе к лету всю нашу бригаду перевели на другой лагпункт. Сделать это было просто: нас вывели из одних ворот и завели в другие, бывшие метрах в 200 дальше. Поначалу мы работали в ДОКе. Здесь было интересней. С дороги был более широкий обзор местности, открывался вид на город, новостройки, пойму Иртыша, с впадающей в него Омью. ДОК был довольно большой и неплохо оснащен техникой. Здесь не только пилили лес, но был и хороший столярный цех, где делали рамы, двери и другие строительные конструкции. Я с одним напарником были приданы небольшому цеху, где стояли две пилорамы. Одна пилила круглый лес на лафет, а другая полученный лафет распускала на доски. Наша задача была штабелевать полученные доски, а иногда и грузить на машины. Пилорамы были старые и непроизводительные. В цехе работала бригада литовцев. Они умудрялись на этом старье получать неплохую выработку, и начальство начало сомневаться в правомерности существующих норм. Однажды утром, в конторке мы застали дядьку с бумагами. Оказалось, что это хронометрист, который должен был проконтролировать весь ход работы бригады. Бригадир что-то крикнул по-литовски, и работа закипела. Литовцы, как угорелые, в поту и с криками носились по цеху, пилы без передышки молотили, а к концу дня выяснилось, что при таком бешеном темпе едва уложились в норму. Норму оставили старую, а литовцы, уже посмеиваясь продолжали получать свои 120 %.
В этом лагере я встретил своего старого знакомого - Рябчуненко Ивана Ивановича. Он работал столяром, хорошо зарабатывал. Бригада столяров жила в другом бараке, в небольшой секции, и я по вечерам часто ходил поболтать к Ивану Ивановичу.
Столяры почти не ходили в столовую, оставалось у них и много хлеба, и я не только впервые наелся хлеба, но и носил его товарищам по бригаде. В столовую не ходили многие, и те, кому не хватало, могли получить супу и каши сколько угодно. В обшем проблема вечно голодного брюха была снята. Деньги уже выдавали на руки, ларек работал ежедневно. Была и хорошая библиотека, которой заведывал мой знакомый и соратник по самодеятельности Дукманис, русский латыш, или латышский русский, не знаю как лучше сказать.
Однажды, когда я менял книгу, в библиотеку пришел китаец, в прошлом журналист. Был он в очках, степенен, с совершенно бесстрастным лицом. "Будьте любезны" - начал он, тщательно подбирая и выговаривая русские слова, -"Нет ли у вас сочинений мистера Мао Дзе-дуна?" В глазах библиотекаря мелькнули веселые искорки. "К сожалению нет"ответил он попадая в тон собеседнику - "Но есть сочинения мистера Сталина. "- "Спасибо, не надо. " ответил китаец, и удалился прямой и бесстрастный, как Будда.
С наступлением сытости появились и проблемы, до того неизвестные. Вдруг появилась национальная рознь. Инициаторами стали украинцы-западники. Кое где стали происходить конфликты и даже стычки. Зашевелились хохлы и у нас в бригаде. Мне пришлось призывать их к благоразумию, убеждать, что эти конфликты на руку только начальству, которое боится уже не раз имевших место проявлений солидарности, и которое стремится внести раскол среди заключенных. Не знаю, подействовала ли моя агитация, или то, что их антирусские демарши не нашли отклика у литовцев и других, но в общем страсти утихли, и у нас в бригаде национальных трений больше не возникало. Появилось и еще одно новшество: где то с июня-июля месяца стали вводить зачеты, т. е. сокращение сроков по результатам труда. Однажды, во второй половине августа, я, взяв книгу в библиотеке, зашел в лареки занял там очередь за пирожками. Заняв очередь, я присел на заваленке и стал читать. Вдруг прибежал помощник нарядчика. "А я тебя повсюду ищу!" - крикнул он - "Иди оформляться на освобождение!" Понятно, что я забыл про пирожки, и побежал в контору. Там мне объяснили, что с учетом имеющихся у меня зачетов, срок мой истекает завтра, то есть на 16 дней раньше, чем я предполагал. Мне предлагалось указать место, куда бы я хотел направиться. На выбор предлагалось несколько вариантов. Это было время освоения целины, и мы могли, уже как свободные (условно) люди, включиться в это движение. Среди предлагаемых мест была Омская область, Казахстан и Красноярский край.
За последний год мне опротивела степь, с ее палящим зноем летом, и зимними буранами, и я без колебания выбрал Красноярский край. У меня и в мыслях не было, что целинные земли в Красноярском крае находились в Хакасских степях, столь же плоских и голых, как и те, что простирались здесь на сотни верст.
Когда я вернулся в барак, о моем освобождении уже все знали, и с нетерпением ожидали моего рассказа. Я поморщился: "Что-то здесь пахнет нехорошо, сказал я, Наверное заключенные живут..."- "Ах, ты, вольняшка!" - закричал Матикюнас, хлопнув меня со всей силы по спине. Он прыгнул на меня, за ним другие, и мы устроили кучу малу. Мне было приятно и радостно, что мои товарищи искренне разделяют мои чувства, и вместе со мной празднуют мое освобождение, в которое я еще не мог поверить.
Здесь, видимо, следовало бы описать, что я не спал всю ночь, казавшуюся бесконечной, мысленно рисовал себе разные радужные картины будущего. Увы, всего этого не было. Я спал, как всегда. Ничего свехрестественного мне не снилось, да и на другой день я не испытывал того душевного подъема, как накануне. Некоторые авторы, описывая выход из заключения, утверждают, что....
"Когда через порог тюрьмы,
На волю я перешагнул,
Я о тюрьме своей вздохнул. "
Вздохов тоже не было. Тепло, но без сожаления, я распрощался с товарищами , уходящими на работу, и погрузился в текущую суету по сдаче имущества и оформлению документов. Часам к двум все было готово. Свободных граждан Советского Союза прибавилось человек на десять. Мы сидели около вахты с вещами. У меня были тоже "вещи": маленький фанерный чемодан, изготовленный и подаренный мне Иваном Ивановичем, а в нем пара паек хлеба, а в кармане 42 рубля, все капиталы, которые я заработал за 10 лет трудов праведных. Впрочем, было бы неправильным представление, что в таком люмпен-пролетарском состоянии были все. Некоторые были одеты франтовато в присланные заранее из дома цивильные костюмы, имели солидные чемоданы и свертки, да и деньжат припасли. У меня же, кроме арестантской робы и 42 рублей денег, ничего не было. Напомню, что тогдашних 42 рубля хватало на тогдашних 70 пирожков с повидлом.
Однако я не унывал, и когда прозвучал призыв: "Освобожденные, на выход!" я одним из первых "перешагнул порог тюрьмы". Хорошо, что я не успел нарисовать красочных вариантов своих первых шагов на волю, так как я вряд ли бы сумел представить себе реальный вариант.
По ту сторону вахты стоял обычный "черный ворон". Нас разместили в нем, и мы поехали. Ехали несколько минут, и вот остановка. Выходим - тюрьма! Да, да, самая настоящая, добротно выстроенная еще при царе-батюшке. Как будто начал заново прокручиваться уже просмотренный кинофильм. Нас разместили в одной из камер, с толстенными стенами и сводчатыми окнами, зашторенными железными козырьками-намордниками. Все было знакомо до боли, и эти козырьки, и сплошные нары, и "параша" в углу. В этом заведении мы пробыли дня два, и на том же "такси" нас отвезли на вокзал, и погрузили в тоже знакомый "столыпинский вагон". Впрочем, путь был достаточно комфортным, было достаточно места, через окно были видны окрестности. Вагон был прицеплен к пассажирскому составу, и ехали быстро.
Выгрузили нас в каком то тупике за Красноярском, и на машине отвезли в лагерь, где уже было сотни две таких же "вольняшек". Над лагерем возвышалась крутая и немалая сопка. Я до сих пор не могу сориентироваться, где же это было. Этот лагерь был самым худшим из всех, где мне пришлось побывать. Ни постелей, ни умывальников, ни кухни. Пищу и посуду привозили в бочках откуда то извне. Тут я пробыл еще два дня. За это время не раз вызывали по спискам, и группы вызванных исчезали за воротами. На 6-ой день "свободы" вызвали и меня в числе еще 8-10 "целинников". За воротами стояла бортовая машина и молодой парень в штатском, но в голубой фуражке НКВД. Он представился нам комендантом, и сказал, что повезет нас в совхоз, к месту нашего нового жительства. По горам, по долам, по скверным проселочным дорогам, через понтонный мост над Енисеем, мы перехали город, и выехали на довольно сносное шоссе. Было уже под вечер. Темнело. Наконец мы въехали в большое село. На его главной улице шло обычное деревенское гулянье. Толпа девушек с песнями ходила за гармонистом в солдатской форме, а вслед за ними немногочисленные парни.
Машина свернула с тракта, и через десяток минут остановилась. Мы вылезли, и очутились в бане. Здесь мы не только могли помыться, но тут нам предстояло и переночевать. На другой день началось оформление на работу, ознакомление с совхозом. Это было совсем не целинное (к счастью) хозяйство, а подсобное хозяйство Красноярского Управления КГБ. В нем велось большое строительство, и КГБ отобрал для себя строителей. Основное население совхоза тоже были ссыльные разных годов. Одни прямо были направлены в ссылку, другие, подобно нам, прибыли после заключения. Были общежития, но мест в них не хватало, и наши будущие бригадиры и прораб стали подыскивать нам, оставшимся, частные квартиры. В одном из таких частных домов приютила и меня пара старичков. Здесь опять произошел небольшой казус. В лагере, под конвоем, мы отвыкли сами выбирать себе дорогу и запоминать ее. После того, как свели меня с моими новыми хозяевами, я отправился в центр совхоза в столовую. После ужина я с тревогой констатировал, что не помню, какой дорогой я шел. Не удосужился я спросить ни фамилию, ни адрес своих старичков. Не знаю, каким шестым чувством я все же нашел дорогу, но еще не раз я ловил себя на том, что я совсем разучился ориентироваться на местности, и прошло немало времени, прежде чем восстановилaсь зрительная память, наблюдательность и профессиональные навыки разведчика.
Оглавление Предыдущая глава Следующая глава