Часть первая. Глава третья

Утром проснулся поздно. Кругом сидел народ и ждал своего поезда. Я был в своей стройбатовской форме, старой и до нельзя изношенной, и в пехотной шинели от того парня. Но это была форма, воинская форма, и потому на меня никто не обращал внимания. Зашёл в туалет, помылся и вдруг вспомнил, что я не взял с собой бритвы. У меня всё оборвалось внутри. Хотя я брился ещё относительно недавно, и борода росла довольно жиденькой, но небритым, я понимал это, я буду выглядеть крайне подозрительно.

Было часов десять и жарко. Я снял свою шинель, под ней была старенькая простиранная почти до прозрачности гимнастёрка. Шинель скатал так, как я это где–то видел, просунул голову и одну руку в получившийся круг и вышел в город, точнее, на привокзальную площадь. Очень проголодался, рядом какая-то старушечка продавала завёрнутые в чистую тряпочку « пирожки горячие ». У меня было немного денег. Нам на шахте выдавали мизерную зарплату. Мне же, как «стахановцу», даже полагалось на пару рублей больше. Купил пирожок, проглотил его, не жуя. Вспомнил, что у меня с собой кусок хлеба. Отошёл в сторонку, вытащил хлеб и тоже съел. Захотелось пить, напился у колонки. Она была по другую сторону вокзала, у железнодорожных путей.

Этот, продавец документов, рассказал мне, как я буду ночью спать на вокзале, а потом меня должны будут арестовать, и мне уже ни о чём не надо думать. Кормить и поить меня будут другие. Всё так. А что делать многие часы днём, это он не сказал.

Стало жарко. Особенно скатанная шинель мучила меня. Я снял её, взял в левую руку и стал слоняться по привокзальной площади. Потом осмелел и пошёл в город. Прошёл его вдоль и поперёк, проходил мимо милиционеров, и никто из них даже не повернул голову в мою сторону. Почти все солдаты ходили в застиранных гимнастёрках ! Они-то как раз и не были подозрительны. Было бы заметно, если бы я прохаживался в новой гимнастёрке. Солдат-отпускников и всяческих военных было действительно много, и я никак не бросался в глаза.

К вечеру так захотелось есть, что я вынужден был купить, но уже у другой бабушки тоже пирожок. Стоил он столько же, как утрешний, но был не с мясом, а с капустой. А таких, с капустой, можно съесть весь тазик продавщицы, чтобы как-то утолить голод.

Пришёл в «Зал ожидания», нашёл свою вчерашнюю скамью, сел, достал книгу. Было еще не так поздно, но уже никого не было. Книга была обменная, то есть обменённая на другую книгу с кем то из книгочеев нашего стройбатовского городка. Делали мы это так. Мы покупали на рынке одну-две книги, прочитывали их, потом меняли их на другую, по нашему выбору, с кем-нибудь из любителей книги. Книги становились моими, и я их потом менял на другие у других любителей. У меня были, как правило, две книги в ходу, и чтения мне хватало. Правда, выбор был более, чем скудный. Я читал книги с детства, и у меня уже вырабатывался вкус, если и не к классике, то к хорошей книге. Любил переводную литературу. Почему-то верил, что плохую книгу переводить не будут. Кроме того, так познавался мир за пределами нашего городка, где я жил, или барака, откуда я только что пришёл. У меня в изголовье были, таким образом, всегда две книжки. Одну я перед побегом прочитал, и она осталась там, в изголовье, другую, непрочитанную, я взял с собой. На этот раз я свою книгу обменял на книгу про шпионов.

Тема была животрепещущая. Шпионы могли быть везде. С плакатов на тебя смотрела пожилая женщина в платке, держала палец перед губами: «Тшшш, враг подслушивает!». Ты в испуге оглядывался, не подслушал ли кто твои мысли. Но мне, тогдашнему, этого бояться было не нужно. Мои мысли были так образцово подстрижены, что понятия: “Любовь к вождю”, "Патриотизм”, “Героизм”, “Родина” не были для меня пустым звуком. Так что ни один «враг» ничего “подслушать” из моих мыслей не мог.

Книга оказалась интересной. Не помню автора (Шеин?), не помню названия – это у меня выбили из головы последующие события. Но содержание было примерно следующее:

Некий немецкий шпион до войны “внедряется в советскую действительность” (кажется, это тогда так называлось). Покупает себе домик, перед домом сажает цветы, и очень подолгу возится с этими цветами. А это он делает с целью. Так он, оказывается, наблюдает за тем, что творится вокруг. Рядом, конечно, военный объект, железная дорога. То и дело он заходил в балконную дверь, доставал заветный передатчик и выстукивал свою морзянку по нужным радиоканалам. Так он делал уже до войны. А в начале войны он полностью показал себя. И вот в эпизодах и раскрывалась вся продажная суть этого шпиона. В общем книжка была захватывающей, и я потом очень сожалел, что не смог дочитать её. Обстоятельства! Но я был уверен, что шпиона поймают. Советские чекисты уже установили наблюдение за подозрительным любителем цветов. Помню ещё, что у него была забавная фуражка с двумя козырьками, спереди и сзади. Называлась она в той книге про шпионов «Здравствуйте-Прощайте».

Ночью все дороги были заняты только военными составами, и поезда шли один за другим в оба конца. Каждый раз, когда я просыпался, я слышал, как проходит поезд, потом другой, третий, а потом я уже снова засыпал.

И вторая ночь прошла спокойно. Никто не разбудил, никто не требовал документов. В это утро я встал рано, видел, как проходит в свою клетушку кассир. Кажется, я его уже видел. Он тоже краем глаза посмотрел на меня и закрыл за собой дверь. Я ещё подумал, а не подозревает ли он меня в чём-нибудь ? Вдруг, он подумает, что я выслеживаю его, чтобы ограбить кассу. Хотя приходил и уходил он без всяких сумок.

Опять тот же утренний туалет, щетина стала ещё больше, а лицо было жёлтым и весьма подозрительным. Так выглядят арестанты. Я вчера еще видел, как вели колонну арестованных по улице. Угрюмые, небритые люди, в потрепанной грязной одежде, шаркают ногами. Кажется, только шаркание и было слышно. Прохожие останавливались и молча смотрели на них, арестанты так же молча проходили мимо. Глаз не поднимали. С боков и сзади шли конвоиры с винтовками наизготовку. Ещё подумалось, что меня ведь тоже так арестуют и поведут. Я ведь сам иду в тюрьму. Но я верил, что это будет не надолго.

Пересчитал деньги. Еле хватает на два пирожка. Но теперь я буду хитрее, буду спрашивать, с чем. Вышел купил у вчерашней бабушки мясной пирожок, и решил есть его как можно медленнее. Однако, я переоценил себя, ел я его так же быстро, как вчерашний. Страшная сила – голод !

Так прошёл и этот день. К вечеру очень устал, на последние гроши купил себе пирожок с мясом, съел его, уже не задумываясь, и зашёл в вокзал. Кассир как-раз выходил из кассы. Он опять глянул на меня, на этот раз уже внимательнее, и отвёл глаза. Он явно стал меня узнавать.

Прочитал ещё несколько страниц про этого «Здравствуйте-Прощайте», захотелось спать. Положил книжку в мой небольшой мешок, сунул всё под голову и моментально заснул. Спал, кажется, только несколько минут. Вдруг почувствовал, что меня кто-то сильно трясёт. Открыл глаза и моментально проснулся. Передо мной стоял милиционер, а немного сзади ещё один. Я сел и услышал так давно ожидавшиеся мною слова.

—Ваши документы !

Они звучали, как избавление. Я с готовностью стал отрывать второй, вшитый внутрь, нагрудный карман у гимнастёрки, там я спрятал свою справку, достал её, подал. Милиционер стал молча читал справку. Она была уже почти недельной давности, фотографии на ней не было. Прошло несколько минут. Он продолжал внимательно читать её. Я же про себя снова и снова повторял моё новое имя : Василий Иванович Седов. 1921 г рождения, Алтайский край. Но милиционер ни о чём не спросил, сложил вчетверо, как и было, справку, сказал:

—Пройдёмте! — и вышел из вокзала.

Я накинул шинель и последовал за ним. Второй милиционер шёл сзади. Была ещё ночь, дул прохладный ветер.

Это были вокзальные милиционеры, и их пункт был в том же здании с другой стороны. Зашли. Там сидели какие-то задержанные, в их числе и молодая женщина. Она курила. Посмотрела на меня подкрашенными глазами, подмигнула. За загородкой - дежурный, что-то кричавший в телефонную трубку. В дверях - другой в такой же форме. Дежурный бросил трубку, мельком глянул на меня, вопросительно посмотрел на арестовавшего меня милиционера. Тот подошёл, нагнулся к нему, что-то сказал, передал ему моё удостоверение. Дежурный повертел его в руках, что-то записал в журнал. Потом повернулся ко мне, сказал, чтобы я положил все свои личные вещи к нему на стол. Я положил на стол свой мешочек, там была и книга. Хотел взять её с собой, дежурный покачал головой:

—Нельзя! — Я оставил её.

—Карманы! — приказал дежурный.

—Что, карманы? – не понял я.

—Всё положить на стол.

Я вынул всё из карманов, положил. Там ничего ценного не было: носовой платок, расчёска, истёртый кошелёк и несколько монет в нём. Потом мне дали понять, что карманы нужно ещё и вывернуть. Вывернул. Дежурный быстро провел руками по моей одежде, заставил поднять руки, расставить ноги. Везде он что-то искал. Вернулся к своему журналу, стал что-то записывать, я понял - это перечень всего, что обнаружили у меня, он пересчитал даже копейки, оставшиеся в кошелке, и честно записал их. Носовой платок вернул. Дал прочитать написанное. Всё было правильно. Я подписался: “Седо…”и какая-то завитушка, похожая отдаленно на “в”. Перед этим я всё время вызывал в памяти мою новую форму росписи, которую я уже несколько дней тренировал. Дежурный обратился ко мне:

—Несколько дней вы будете находиться в камере предварительного заключения, КПЗ.

Потом достал большой набор ключей, поднялся и вместе с «моим» милиционером, я посередине, все пошли по длинному тускло освещённому коридору. Открыл какую-то дверь, а там уже новый коридор и страшный шум голосов. Справа и слева были двери с тюремными глазками, а за ними, чувствовалось, полно арестованных людей. Все они что-то кричали, что-то просили, ругались, слышался плачь, в другом месте истерический хохот. Всё так же молча милиционер отпёр какую-то дверь и сказал, что мной займутся завтра. Дверь за мной закрылась.

В камере было уже четыре человека, и все были в военной форме. Я поздоровался, но никто не ответил. Все сидели на полу. Не было ни скамей, ни каких-либо топчанов. Места для того, чтобы хотя бы растянуться на полу, не было. Каморка была маленькой. Все молчали, я тоже не стал делать попыток вступить в разговор. Спать было трудно, всю ночь промучился, пытался сидя уснуть. Это было не так просто.

Утром принесли тюремную похлебку, « баланду », как её назвал один из сотоварищей по камере, и кусочек чёрного липкого хлеба. Ложек не было, пили прямо из оловянной миски. Потом в коридор пришло движение. Слышался топот ног, грохот открываемых дверей, звон ключей. Ближе к обеду стали вызывать сокамерников. Двое не вернулись. Стало свободнее. Принесли на обед опять похожую похлёбку и такой же кусочек хлеба. После обеда растянулся на полу и моментально уснул, спал и мой сокамерник. Потом гром ключей, грохот открываемой двери и ,наконец :

—Седов!

Спросонья я не сразу сообразил, к кому это. Потом опять, нетерпеливо и с длинной тирадой мата:

—Седов, на выход!

Я быстро вскочил и пошёл за вахтёром. Зашли в какое-то помещение, дверь за мной закрылась. В зарешёченных окнах солнце уже не пробивалось, день шёл к закату. В комнате ярко горела электрическая лампочка, но свет её падал не на тех, кто сидел по другую сторону стола, а на меня. Я жмурился и ничего и никого не видел. Слышал только голоса :

—Садитесь! —

Потом нетерпеливое:

— Ближе садитесь!

Сел ближе. Те, по другую сторону стола, тоже сели. Их было двое, уже стал их различать. Оба были довольно молодые и в форме. Она не была похожа на милицейскую. Один, кажется, старший по возрасту и по званию, он говорил чаще другого, подвинул мне пачку папирос “Беломор”, приказал :

—Курите!

Я сказал, что не курю. Следователь папиросы убрал. Потом последовала пауза. Лампа ярко, до боли вонзалась в глаза. Я зажмуривался, а свет проходил и сквозь веки. Потом оттуда :

—Расскажите, кто вы, где служите, как оказались на этой станции. Потом добавил:

— Всё рассказывайте !

Я начал рассказывать : фамилия Седов, Василий Иванович, 1921 г рождения и т.д. по той же справке. Вспомнил и родителей Седова, его сестру. Быстрый вопрос второго следователя, он всё время молчал :

—Как зовут вашу собаку ?

—Какую собаку ? — не понял я.

Домашнюю, у вас на Алтае.

Я запнулся, вспомнил из школьной программы собачку :

—Жучка.

Чем занимается отец?

Это я тоже не знал. Но что-то говорить надо, и я уверенно стал рассказывать…, но про собственного отца.

—Какое образование у матери, где она работает ?

И я опять с увлечением и уверенно стал рассказывать о матери, о моей матери.

Потом пришлось рассказывать и о своей школе, которую я якобы не кончил, о городе Славгороде, в котором жила будто бы моя семья. Я рассказывал всё в таком же ключе : О других рассказывал своё. Потом пошли другие вопросы. Спросили, почему я оказался здесь на вокзале, а не в своём лагере по госпроверке. Я знал и здесь, что отвечать. Собственно врать пришлось не так уж много.

В том лагере я госпроверку уже прошёл. В плену был направлен к бауэру, работал в сельском хозяйстве. Ничего подозрительного там не совершил. Боюсь, что скоро кончится война, а я так ничем и не отличился. Xочу ещё повоевать и проявить себя в бою. У меня нет еще не только ордена, но и даже самой простой медали. Так меня и ни одна девушка к себе не подпустит. Тут я говорил полную правду. В то время я этого боялся больше всего на свете. И я, придав большую убедительность своему голосу, просил незамедлительно отправить меня на фронт. Следователи как–то долго смотрели на меня, переглянулись, дали под какой–то записью подписаться, что я, не глядя, и сделал. Потом один из них кивнул, как–то криво улыбнулся и заверил, что они выполнят моё желание и отправят в воинскую часть.

Меня повели опять в ту же камеру КПЗ. Там остался только один из тех, кто был там уже раньше. Он уже спал. Когда дверь заскрипела замками, и я вошёл, он приподнял голову и снова спал дальше.

Я долго не мог заснуть, перебирал в голове все вопросы, мои ответы и подумал, что всё идет так, как надо. Довольный собой, я уснул прямо на полу. Благо пол был деревянным. Я уже успел убедиться, как важна мне шинель, как с ней удобно спать в самом неожиданном месте.

Я ещё два дня просидел в этой каморке. На третий рано утром, до завтрака, вызвали :

—Седов ! На выход, с вещами !

К новому имени я уже привык и вскочил сразу. Вещей у меня не было, и я пошёл. У дежурного мне вернули под расписку всё, что в первый день отобрали, даже те несколько копеек, и я пошёл к выходу. Меня сопровождали два конвоира в зелёной форме. Вышли на привокзальную площадь. Там стоял уже « воронок », тюремная машина. Меня завели, эти двое сели против и не отрывали глаз от меня. Я ехал один. Было жарко, и я снял свою шинель, свернул и взял её в левую руку, подмышку. Конвоиры молча и напряжённо следили за мной. Примерно через полчаса машина замедлила ход, и я через зарешёченные окна увидел, что мы куда-то заезжаем, в какой-то двор. Машина остановилась, открылись двери, вышли конвоиры, потом вышел я. Ярко светило солнце, было ещё рано, но уже жарко.

Перед зданием конторского вида стоял капитан в такой же зелёной форме и улыбался мне. Я в ответ тоже улыбнулся. Один из конвоиров что-то сказал ему, подал бумаги. Тот продолжал лучезарно улыбаться, согнул бумаги пополам и положил в свой планшет. Конвоиры отдали под козырёк, повернулись, сели в машину, и она выкатила из ворот.

Он подошёл ко мне, я отдал ему, как это видел в кино, честь, он скомандовал:

—Вольно!

И пригласил пройти за ним. Зашли в большой зал, оттуда шли двери по разным комнатам. Он ключом открыл одну из дверей, пригласил зайти. Зашёл. Он рукой показал сесть, я сел на стул перед его массивным столом. Шинель положил на колени. Он зашёл за стол и несколько минут рассматривал меня.

—Значит, тебя зовут Седов Василий ?

Я кивнул. Он спросил в какой части я воевал, когда, где, кто командир, какую должность исполнял в части. Когда, где, при каких обстоятельствах попал в плен. Кто ещё из командиров или рядовых товарищей попал тогда в плен. Потом начал спрашивать о противнике: Какое подразделение, кто командир, были ли у противника самолёты. Всё это были вопросы, на которые у меня не было готовых ответов. Я мог только врать. И я напрягал всю свою фантазию, чтобы выдумывать имена, обстоятельства и всё, что могло бы, на мой взгляд, служить ответом на тот или иной вопрос. Про себя я твердил : надо отвечать спонтанно, не задумываясь, то есть так, как отвечает человек, знающий, о чём он говорит.

Капитан был, кажется, доволен моими ответами. Он поддакивал, иногда даже помогал, а улыбка так и не сходила с лица. Спросил, была эта шинель там, у бауэра. —Конечно, конечно. Шинель была всегда со мной.

Капитан одобрительно кивнул и продолжал лучезарно улыбаться.

—Так ты решил ещё раз попробовать себя в бою ? — Я кивнул.

—Что ж , нам солдаты нужны, тем более солдаты, которые сами рвутся в бой.

Я опять кивнул.

—Это мы можем устроить. Мы пошлём тебя в часть, которая только что хорошо отдохнула и прямо отсюда отправится в бой. Там ты и отличишься.

Я смотрел на него, и у меня вдруг начало закрадываться сомнение. Почему так подозрительны и насторожены были со мной милиционеры и солдаты охраны сегодня утром, и так приветлив и улыбчив этот капитан? Но капитан, кажется, не замечал моих сомнений. Всё с той же приветливой улыбкой напомнил, что у меня видели книгу. Он поинтересовался, что за книга. Попросил показать её. Я вытащил мою книгу, подал её. Он взял её в руки, сказал:

—Ага, про шпионов!

Подержал книгу, положил рядом.

— Любишь читать про шпионов?

Я ответил, что ничего другого под рукой не было. Потом он еще раз о чём-то спросил, и ещё раз. Я отвечал ему. Поднимаясь, он сказал, что мне приставят солдата, и он в первые два дня будет вводить меня в жизнь городка. Капитан нажал кнопку, в дверях появился солдат. Капитан приказал ему отвести меня в один из бараков, и поставить на довольствие. Капитан встал, кивнул, я опять отдал честь - боюсь, получилось не так, как в кино – повернулся на “ать–два!” и пошёл к выходу.

По дороге к двери меня сверлила мысль: “Попросить ли книгу назад?” Но я не знал, как это по форме сделать. Нужно ли повернуться к капитану? Отдавать ли честь? Какие слова произнести? Я так и не решился. Дошёл до двери, солдат открыл её и вышел за мной. Я был рад, что оторвался от улыбчивого капитана. Его приклеенная улыбка уже стала вызывать тревогу. Из прохлады кабинета мы вышли в солнечный жаркий день. В левой руке всё ещё держал свою шинель. Мы пошли по посыпанной гравием улице, повернули налево.

Везде стояли симпатичные, не очень большие однотипные домики, бараки, как я догадался. Солдат завёл меня в один из них, что-то сказал дежурному у входа. То кивнул, записал что-то в свой журнал, снова кивнул. Солдат, не попрощавшись и не глядя на меня, вышел. Дежурный махнул мне рукой идти за ним, подвёл к одной из заправленных постелей и сказал:

—Это твоя постель. В шесть - подъём, в десять - отбой. В семь - завтрак, политучёба. В двенадцать - обед, затем – воинские занятия.

Потом глянул на часы.

—Через пятнадцать минут обед. Можешь уже сегодня обедать. В столовой подойдешь к дежурному, он скажет, что делать дальше.

Он отошёл от меня. Я осмотрелся. Везде было образцово чисто, стояли только койки, а не нары, как у нас. Между кроватями стояли тумбочки. Каждая кровать была аккуратно заправлена, сверху были одинаковые тонкие покрывала.

Я хотел выложить свой мешочек из карманов, но не знал, куда. В тумбочку? А вдруг там вещи другого солдата? Под изголовье, как мы это делали там? А можно ли это делать и здесь? Так и не решившись ни на что, я оставил его в кармане и решил потом куда-нибудь его выбросить. Без книги, он мне, собственно, и не был нужен. Плохо, что койка находится рядом с дежурным. Я всегда буду в поле его наблюдений. Надо куда-то повесить шинель, не буду ведь я её таскать с собой целый день! Кроме того, я ни у кого так и не видел здесь шинелей. Подошёл к дежурному, спросил, куда повесить. Он впервые посмотрел на меня, потом указал молча на вешалку у стены.

Я вышел из барака. Ярко светило солнце, было жарко. Всё население воинского городка устремлялось к одному месту, как я решил: в столовую. Я пошёл вместе со всеми. Большинство было в чистенькой воинской форме солдата, у некоторых она была даже новой. Были и такие, что носили старую форму неопределенных для меня родов войск, с непонятными мне отличиями.

В столовой я подошёл к дежурному, назвал себя. Он спросил:

—Новенький? — Я кивнул.

Он нашёл Седова в своём кондуите, поставил крестик, достал откуда-то солдатский котелок и ложку, дал их мне в руки и молча показал на стол, где обедает мое подразделение. К раздаче стояла очередь. Я встал в неё. От запахов пищи у меня от голода, вдруг, закружилась голова, меня качнуло. Солдат сзади поддержал меня и внимательно посмотрел : «Болен?» Я отрицательно качнул головой. Когда моя очередь подошла, повар положил мне полный котелок каши с мясом. Так много еды у меня давно уже не было. Я подошёл к своему столу, поколебался: “Здороваться-или нет?”, просто кивнул головой и сел на свободное место. За столом сидели ребята примерно одного со мной возраста. Они уже знали друг друга, шутили, смеялись. На меня только покосились, когда сел рядом. Только сейчас, держа котелок в руке, я понял, насколько я голоден. Какая–то мелкая, противная дрожь охватила меня. Я старался есть медленно, как все, чтобы не выдавать своего голода, но это удавалось с трудом. Мой котелок был уже пуст, когда многие солдаты за столом ещё ковырялись в своих котелках. Я видел, что некоторые уже идут с раздачи со стаканами с какой-то жидкостью. “Компот.”, догадался я. Я тоже получил свой стакан компота, пришёл на место и снова сел. Выпил его, снова встал, взял с собой свою посуду. Кажется, я был, наконец-то, сыт. Конечно, если бы мне дали ещё один такой же обед, я справился бы и с ним. Все шли с грязной посудой в помещение посудомойки, там текла тёплая вода из многих кранов, мылом служил песок. Посмотрел, как моют свои котелки другие, и сделал, как они. Чистый стакан поставил на длинный стол, дном наверх, как все.

Когда уже выходил, ко мне подошёл какой–то солдат и спросил:

—Солдат Седов?

Он был в новенькой форме, высокий и, как мне показалось, несколько старше меня. Коротко, “под нулёвку”, остриженные волосы, гладко выбритый. Он подал руку :

—Коротков (кажется, так) !

Я пожал её. Потом он добавил:

—Меня командир поставил к тебе на два дня, чтобы я помог тебе освоиться.

Я ответил, что он мне это сказал.

—Зови меня Олег, — предложил он.

Я назвал своё новое имя. Олег напомнил, что мне нужно пройти баню с дезинфекцией, там же дадут новую форму. Потом в парикмахерскую, - тут он спросил, давно ли я уже не брился?

—Три дня.

—Сегодня вечером у нас кино. Если хочешь, мы пойдём вместе.

Я согласился. Он ещё сказал, где он проживает, в каком номере барака. Пока разговаривали, мы уже подошли к бане. Тут Олег вспомнил, что сегодня его день идти в баню, и мы зашли в баню вместе. В предбаннике разделись. Мои вещи, он сказал, надо положить в ящик, их потом уничтожат. Дадут новые, вплоть до нижнего белья. И мы зашли в саму баню. Как и у нас, в стройбате, шайки с водой, мочалка и тягучая темно-зелёная и страшно вонючая жидкость - дезинфекционное мыло, догадался я. Мы им тоже там мылись.

Олег удивился, почему я такой худой. Я напомнил, что проходил госпроверку, а до этого был в плену. Везде было голодно и признался, что сегодня впервые за много месяцев наелся. Он ничего не ответил. Когда вышли из предбанника, там ждал уже парикмахер. Он как раз стриг кого-то. Мой сопровождающий оделся, мне же напомнил, чтобы я дождался стрижки, а сам он принесёт мне свою бритву. Солдат-парикмахер начал стричь машинкой мои волосы.

—Ты что-то совсем оброс, солдат!

Я пошутил, что, мол, был в разведке. Он меня постриг наголо, а тут уже пришёл и Олег со своей бритвой. “Золинген”, прочитал я на ней латинское название. Я ещё спросил: “Немецкая?” Он кивнул. Он был уже на фронте, был ранен, и вот опять скоро вернётся в свою часть. Он ещё спросил, умею ли я бриться такой бритвой. Да, конечно. Моя бритва, та, что я, уходя, забыл в бараке, была такого же типа, только своего, советского, производства. Бритва была острая, и я, наконец, освободился от своей щетины. Зеркала не было, но теперь я, кажется, был более похож на всех окружающих. А когда мне выдали совершенно новую солдатскую форму, я окончательно поверил, что я уже солдат и скоро пойду в свой первый бой. Олег одобрительно посмотрел на меня и сказал, что до ужина я могу походить по зоне, а ужин в восемнадцать часов. В кино же он обещал пойти со мной вместе.

Был ужин, который прошёл примерно также, как и обед, только ели мы что-то другое. Потом было кино. Олег нашёл меня около клуба, и мы сидели вместе. Было что-то довоенное, и мне уже неинтересное. Но журнал перед фильмом был свежим и показывал дела на фронтах в предпоследний(теперь мы это знаем) год войны. Все смотрели журнал очень внимательно, некоторые уже через несколько дней будут в тех местах, где идут эти показанные в журнале жаркие бои. В киножурналах исхода войны было мало от пафоса и откровенной пропагандистской лжи первых её месяцев, кадры с фронтов были правдоподобны и им верили даже солдаты.

Было ещё светло, когда мы вышли из клуба. Олег предложил посмотреть волейбольный матч. Мы побыли и там. Было не особенно интересно. Я, откровенно говоря, смертельно хотел спать. Скоро должен был быть отбой, и я сказал Олегу, что пойду в барак, буду ждать сигнала “Отбой!” и сразу буду спать. Он кивнул, и я пошёл в свой барак. Я думал, что Олег пойдёт к себе. Но нет. Он пошёл вместе со мной, дошёл до барака и мы попрощались. Я входил уже в дверь барака, обернулся. Олег всё ещё стоял на том же месте и напряжённо смотрел на меня. Он быстро пошёл прочь. Мне ещё подумалось: “Он, что? Охраняет меня?” Но не додумал до конца, еле дошёл до места. Мои товарищи слева и справа сидели на своих кроватях и о чём то весело, со смехом переговаривались. Их разделяла только моя кровать. Я поздоровался, подал каждому руку. Новая форма и выбритое лицо придали мне самоуверенности. Я уже не был тем “маленьким оборвышем”, которым я утром вошёл в барак. Мои соседи спросили, кто, да что? Откуда? Как сюда попал? Я терпеливо проговаривал им свою легенду. Кажется, звучало правдоподобно. Сосед слева, правда, покачал головой, когда узнал, что я не стал дожидаться конца госпроверки, и досрочно попросился в армию, на фронт. Он комментировал это так:

—Всё, что на фронте пока было, это семечки. Самый мясоруб начнётся только теперь, когда войдём в Германию. А это будет скоро. Так что ты мог бы спокойно отлежаться ещё пару месяцев на своей госпроверке.

Я оправдывался тем, что там очень голодно, а работа в шахте с гнилым лесом под крепления делает пребывание на этой проверке не менее безопасным. Ответ был, кажется, удовлетворительным, оба поднялись и пошли в уборную. Я пошёл за ними. Я уже проходил мимо дежурного, как он поднял глаза, в них я увидел растерянность.

—Боец Седов!

Я остановился.

—Мне нужно ещё кое–что сказать вам.

Я сказал, что иду в туалет и скоро вернусь.

—Ну хорошо, — произнес дежурный — я пойду вместе с вами, по дороге объясню.

Он вышел из-за своего стола, и мы пошли. Он начал какой–то незначительный разговор о зубной щётке, о полотенцах… .

А меня сверлила неотвязная мысль : Остальные солдаты могли идти в любое направление, а меня “пасут”, меня не выпускают из глаз. Это не нравилось, тревожило. Я лёг в постель, а думы гнали сон, и я не мог даже порадоваться тому, что лежу в чистой постели, что сыт. Впервые за много-много месяцев. Я вспоминал, как меня везли. “Как арестанта!” – подумалось мне. Как всё время что-то шептали, когда передавали из рук в руки по этапу назначения. Как мой любезный Олег, приставленный, якобы, чтобы помочь мне ориентироваться в первые дни, почти не выпускал меня из глаз. Даже в бане он, уверен, рассматривал моё тело, чтобы выяснить, нет ли наколок, или каких-либо других примет. Как дежурный по бараку даже в туалет со мной пошёл, только. чтобы не оставить меня одного. Да, за мной следят. И с этим я уснул.

Подъемом служило громко поставленное радио. Шесть часов. Все быстро встали, и начался обычный для всех, но необычный для меня, утренний туалет. Я старался всё делать как все и успел даже вовремя заправить койку. С заправкой постели у меня не было проблем. В стройбате строго наказывали за незаправленную постель, так что можно было научиться быстро и ровно заправлять её. Разница была лишь в деталях, которые я быстро усвоил.

За завтраком, когда я стоял с котелком в очереди, ко мне подошёл Олег и попросил после подождать его у выхода, он приведет меня на политзанятия. Я кивнул. Я не дал понять ему, что понял его службу при мне. На политзанятиях мне было интересно. Речь шла о делах на фронте, о положении в тылу. Об энтузиазме всего народа, и о героических усилиях армии. О втором фронте, который так и не открывался. Многое мне было знакомо, и я справлялся с « перевариванием » информации.

После обеда были воинские учения. Олег привёл меня, но участвовать в них мы не стали. В основном там разбирали и собирали винтовки, или объяснялось действие некоторых видов вооружений. Потом был перерыв и все стояли группой.

Вдруг, ко мне подошёл один солдат, до этого я его не видел, и сказал тихо, что нужно поговорить. Олег повернулся к нам, ничего не сказал и снова отвернулся. Я вышел из толпы, этот чужой солдат – слева от меня. Справа подошёл еще один солдат, не сказал ни слова, встал рядом со мной немного правее. Первый солдат опять же тихо сказал :

—Пройдёмте! — и показал глазами вперед.

Я дёрнулся, хотел было опять забежать в толпу курящих солдат, но эти двое моментально схватили меня с двух сторон за руки, а первый произнес :

—Без шуток, гражданин !

И я пошёл с ними. Они сразу же отпустили руки, и со стороны могло показаться, что идут трое товарищей к себе в барак. Мы пришли к тому же большому зданию в начале городка, куда я приехал два дня назад. Зашли в тот же коридор, в ту же дверь, где тогда сидел улыбчивый капитан. Капитан был на месте, с ним еще один человек в штатском. Тот, первый солдат, подошёл к капитану, что-то сказал. Потом вернулся и вместе с другим солдатом вышел из помещения. Капитан пригласил меня рукой подойти ближе, указал на стул перед столом. Казалось, он улыбался ещё лучезарнее. Человек в штатском был серьёзен, даже угрюм. Лет сорока, впалые щёки, очки, лысина. Костюм серый с галстуком. Снаружи уже темнело, здесь горели яркие лампочки.

Капитан, всё так же улыбаясь, пригласил сесть :

—Ну что, Седов, вот мы и опять свиделись. Только теперь давайте знакомиться. Я капитан внутренних войск Иванов, начальник контрразведки.

Так, или примерно так, он представился мне. Потом показал рукой на человека в штатском :

—Начальник следственного отдела … .

Дальше я не запомнил, тоже какой–то воинский чин. Я сидел, как громом поражённый. Капитан продолжал :

—А может, ты и не Седов ?

Я молчал.

— Может, и не Василий ? Может, и не Иванович ?

Я продолжал мучительно думать и не проронил ни слова. Все эти два дня я чувствовал что-то нехорошее вокруг меня. А вчера я окончательно убедился, что меня держат под наблюдением, даже под охраной. Олег был никем иным, как моим охранником, возможно и наблюдателем. Он мог по пустякам легко понять, что я не солдат, что я и не служил солдатом, что я кто-то другой.

—А знаешь, Седов, или кто ты там, как мы поняли, что ты не Василий ? — Это было интересно, я слушал. — Наши ребята стояли недалеко от тебя и звали тебя : «Вася!», «Васька!», «Василий!», «Васёк!».

—Они долго звали тебя, а ты ни разу не оглянулся. Ни разу, — повторил он.

Да, всё возможно. Я ничего не услышал, да и не мог услышать. «Василий» –чужое для меня имя. Человек в штатском спросил :

—Кто вы, гражданин ?

Я не посмотрел на него и не ответил. Улыбчивый капитан смахнул с себя улыбку и резко приказал :

—Отвечайте, когда вам приказывают!

Я молчал, я не мог произнести ни одного слова.

—Вы меня слышите? — Повысил капитан голос.

Уже второй раз он называл меня на вы.

Штатский нагнулся к капитану, что-то сказал. Тот кивнул. Нажал кнопку. Зашёл солдат, капитан что-то приказал ему. Но у меня стоял гул в ушах, подступила какая-то тошнота, я ничего, казалось, не видел и не слышал вокруг. Подошли двое солдат. Взяли под руки, вывели в другую комнату в том же здании и приказали раздеться. Я не понял.

—Раздевайтесь!

Я стал медленно снимать с себя мою новую форму, остался в нижнем белье. Солдат снова приказал :

—Наголо раздеваться !

Я снял с себя всё. Они откуда-то сзади дали мне другое бельё и одежду. Всё старое, сухое, сложенное аккуратно в небольшую кипу. Что–то знакомое, я присмотрелся. Да. Это была моя старая одежда, в ней я приехал. Они ведь говорили, что уничтожат её! А я так рад был, что освободился от неё! Медленно оделся. Понял, что моя одежда пахнет прожаркой, и то хорошо. Ни вши, ни блохи не будут мне мешать спать.

Я был готов, солдаты привели меня в тот же кабинет капитана. Он уже не улыбался, уже не глядел на меня. Я обратился к нему и напомнил, что у меня ещё шинель висит в бараке. Он молча кивнул солдату, и тот быстро сбегал за шинелью. Человек в штатском попрощался с капитаном, вышел из-за стола и прошёл мимо меня к выходу. Сзади подошли какие-то солдаты в другой форме, завернули мне руки назад и надели наручники. Вышли в тёплую тихую ночь. В клубе шёл какой-то фильм, была слышна музыка и голоса. Меня грубо схватили сзади и затолкнули как мешок в машину. Опять «воронок», как я понял. Я чуть не ударился обо что-то, но сильные руки подхватили меня, посадили на скамью. «Воронок» уже куда-то мчался. Напротив меня я увидел в тусклом свете лампочки двух солдат в такой же, как у предыдущих, форме. Ехали долго, часа три-четыре. Очень болели руки. Я не мог прислониться спиной к стенке, сразу ломило кости и плечи. Все молчали, солдаты-конвоиры, я, природа вокруг. Мы ехали, как я понял не по городу, а по шоссе.

Глубокой ночью машина остановилась. Раздались голоса. Машина вновь тронулась, снова остановилась, какой-то двор. Снова голоса. Задние двери воронка отворились, меня почти столкнули вниз. Там кто-то подхватил меня, поставил на ноги. Кто-то кому-то передавал бумаги, на меня и не смотрели. Курили, смеялись. Кто-то рассказывал анекдоты, и опять смеялись. А я стоял, в наручниках, с руками, скрюченными назад, и ждал. Формальности с моим водворением в тюрьму были закончены быстро. Наручники с меня сняли, но руки назад я должен был по-прежнему держать. Привели в какую–то комнату, мои бумаги перешли к новым хозяевам. Ко мне подошел тучный человек в форме. Как после выяснилось, его тюремная должность называется „надзиратель“. Впервые услышал это слово и понял характер этой должности уже через несколько минут. Он довольно долго куда–то меня вёл. Он шумно топал сзади и то и дело командовал: „Налево!“, „Направо!“ Наконец, остановился, поставил меня к стенке и стал отпирать замок к какой –то двери. Я ещё подумал, что замок давно не смазывали. Он открыл дверь, втолкнул меня внутрь и произнёс:

—Принимайте студента!, и захлопнул дверь.

Я ещё удивлялся, откуда он может знать, что я студент. Но спустя время, понял, что твк тюремная охрана аттестует каждого молодого невора, который похож на горожанина, на образованного.

Оглавление Предыдущая Следующая