Часть третья. Глава третья

Как обычно, так и в это утро, все рабочие колонны выходили на работу через вахту. Шли по десять в ряд. Каждый ряд отступал от колонны, останавливался у вахты перед прожекторами. Кто-то из охраны спрашивал, есть ли жалобы на здоровье, на плохую одежду. И когда жалоба у кого-то была, он выступал из колонны, и его отводили в охранное отделение. Подошла очередь и моей десятки. Я был как раз с левого края и, вдруг, весь похолодел: Слева стояли двое каких-то заключённых, и у каждого на шее висела на грубой верёвке доска с чёрными коряво написанными буквами: «Я съел своего товарища». Они стояли без головных уборов, поникнув головой. Рядом стояла какая-то большая бочка, на ней лежало что-то, завернутое в белое покрывало. Очевидно, останки их «товарища».

Меня охватил ужас. Было не очень ветренно, но шёл густой снег, и этих двоих полностью запорошило. На них падал яркий свет от электрических фонарей, и доски с крупными буквами были хорошо видны.

Целый день я на работе был под впечатлением виденного. В бригаде мы старались не разговаривать друг с другом, и потому трудно было кому-нибудь довериться. Еле дождался вечера. После ужина я никуда не пошёл, подошёл было к Никите, лагерному всезнайке, который проживал на нарах напротив меня, хотел было расспросить его, что всё виденное утром значит, как можно при таком количестве людей вокруг «съесть своего товарища» ? Но потом передумал, он как раз собрал около себя по обыкновению несколько новичков, прибывших в Норильск перед закрытием навигации по Енисею, и что-то с увлечением рассказывал. Я залез на свои нары, они стояли рядом, и взялся за книгу. Теперь уже не помню, что я тогда читал. Накануне вечером остановился на интересном месте и решил продолжить чтение. Прошло какое-то время. Очень хотелось спать. Я отложил книгу, накрылся одеялом и закрыл глаза. Я уже засыпал под мерное жужжание голоса Никиты. Но вдруг что-то насторожило меня в этом жужжании, что-то встревожило. Я откинул с головы одеяло, открыл глаза:

—Ты про что рассказываешь, Никита ?

Он мельком глянул на меня:

—Про побеги.— и продолжал свой рассказ дальше:

—А третьего, фрайера, того, что взяли «на мясо», закалывают, нарезают кусками, засаливают, и через час эти куски замораживаются, и им хватает провианту до хаты.

Я отбросил одеяло, вскочил, сел и впился в лицо рассказчику.

—Что ты там болтаешь, Никита ?

Никита повернулся ко мне, обиженно произнес :

—Я не болтаю. Потом спросил меня :

—Ты ходил сегодня на работу ? — Я кивнул.

—Видел бочку с потрохами ?

—С какими потрохами ? — вскричал я.

Что-то мучительно пробивалось в моё сознание. Какая-то мысль, и я никак не мог поймать её.

—Никита, будь другом, расскажи мне, что это сегодня было! Как они могли «съесть своего товарища», кругом ведь народ ?

Никита любил рассказывать, особенно, когда речь шла о жутких историях, и все вокруг слушали. Я жадно слушал его, впитывал каждое слово. До сих пор помню его голос, его рассказ.

—Они его закололи не в лагере, а при побеге. Побеги происходят только зимой, когда дует метель, ночь, и ничего вокруг не видно. В побег идут трое, два вора и „фрайер“. «Фрайера“ ведут «на мясо».

Кажется это он повторял уже несколько раз. Для меня ? Неужто он что-то заметил?

Всю сонливость у меня как рукой сняло. Я сидел, поджав ноги, на постели и внимательно слушал Никиту о подготовках к побегу. О том, что идут с расчётом напасть по дороге на посёлок оленеводов. Отнимают винтовки, заставляют зарезать оленя «на мясо», потом запрячь пару оленей в нарты, сажают погонщика, каюра, и приказывают везти их. Когда оленевод устаёт и уже не может ехать дальше, его просят подвезти их к следующему становищу. Недалеко от становища его убивают, оставлять живым его нельзя, он много знает. Потом хватают нового, он запрягает своих оленей, нагружает нарты олениной в дорогу, и они едут дальше. Приходит время, убивают и его. И так далее, пока не доберутся до места, где можно уже ехать без оленей. Но каждый раз они оленевода убивают. Это у них правило.

Никита сделал паузу и продолжал :

—Но чаще всего оленевод так и не попадается, а еда кончилась. И тут…

Он прокашлялся, помялся немного. Но он мог уже дальше не говорить, я уже понял. Я всё понял.

—Ну и тут, конечно, закалывают третьего, «фрайера». Мясо берут с собой. Оно, конечно, через час уже замерзает. И так его хватает на двоих, пока не доберутся до материка. А там бегут “по хатам.”

“По хатам” – это я знал. Это не по домам, а по местам тайных встреч, тайных сходок ворья. Там они приходили в себя, отъедались в кругу собратьев, узнавали новости, и снова принимались за старое ремесло.

Вдруг, мне всё стало ясным. Всё в этом рассказе Никиты совпадало с моей историей. Мы собираемся бежать втроём, третий – «фрайер», а «фрайер» – это я. Я же должен и собирать соль, которой меня будут засаливать. Мои “друзья” по побегу проявляют обо мне трогательную заботу. На кухне тот, кто дает мне ежевечерне соль, не забывает досыта накормить и кашей. Это, чтобы я смог выдержать дальнюю дорогу, но не до Аляски, где будет нужен якобы мой английский язык, а всего лишь до того места, где я им нужен буду “на мясо”. Никита ещё что-то говорил, но я его уже не слушал.

Значит то, что я утром видел, было завершением обычной для тех мест истории, и начиналась она также, как моя. Когда эти двое у бочки оленевода поймать не смогли, оленеводы в тех местах были не так глупы, чтобы попасться им в руки, то настала очередь «фрайера». Это его останки лежали на бочке. Эти двое с дощечкой, они ведь почти ничем и не рисковали. Высшую меру “Расстрел” отменили, они “съели своего товарища” и остались живы. Их конечно будут судить “по всей строгости Советского закона” и присудят к 25 годам штрафных лагерей строгого, а может и строжайшего режима. Но они остались живы! Практически они “заработали” себе дополнительно к своему бывшему двадцатипятилетнему сроку всего лишь один-два года за преступление, от которого стынет кровь в жилах. Особенно, у потенциальной жертвы.

Я не спал почти всю ночь, и все время думал, как выпутаться из положения. Одно было для меня ясным: мне ни в коем случае нельзя показывать этим двоим, Марату и Ваську, что я разгадал их намерения, и “на мясо” для них не подхожу. Это стояло для меня твердо. Сколько спал, не знаю, но уже очень скоро настал подъем. Для лагерного населения начался новый каторжный день.

Прошло несколько дней. Как-то вечером я опять играл в шахматы с Маратом. Я старался казаться беззаботным, он, казалось, тоже был в хорошем настроении. Спросил, хватает ли мне еды, что дополнительно накладывает мне “его” повар. Да, конечно, хватает. Много ли уже соли в мешочке? Да, почти полон. Марат похвалил меня. Потом сказал, что скоро принесёт новый бушлат, ему, де, обещали принести его со склада. Я благодарил. Что ж, возьму и бушлат. Самое главное никак не вызвать его подозрений. Я даже отважился на такое: “Скорее бы на волю!”. Марат поощрительно улыбнулся, повторил, что нужно успеть уйти еще до перехода бригад на другие объекты. Тогда мы, де, потеряемся, и всё сорвётся. Я кивнул, мол, конечно, конечно, и спросил, сколько осталось примерно дней. Он, будто бы, снова говорил с прорабом, тот считает, что до скалы осталось не больше двух – трех недель. Я опять кивнул, хотя уже твёрдо решил, что с ними ни в какой побег не пойду. В крайнем случае, пойду на риск и спрячусь в карцер. Там принимают любого. Порядок был такой. Ты подходишь накануне вечером к дверям карцера, стучишь. Тебе открывают двери, и ты говоришь: “Меня преследуют и хотят убить”. Тебя молча впускают, дают нары для ночёвки, а утром отправляют на работу. Но это уже не та работа, которую мы исполняем каждый день. Это уже вдвойне каторжный труд, определённый для тех, кто уже в нашем штрафном лагере “особого режима” грубо нарушил лагерные законы. Выжить там неделю - это уже подвиг. Может живым и выйдешь, но здоровым навряд ли. Скорее всего сразу же сляжешь в больницу, и надолго. Но я пока не видел другого выхода. Итак, остались две-три недели, и за это время надо найти выход из создавшегося положения.

На другой день зашёл к Петр Петровичу. Он, как всегда, был мне рад. Немного поговорили о его семье. Он посетовал, что не знает немецкого языка. Когда я спросил, зачем он ему, он ответил, что отвечает жене по-русски, пишет большие письма, она же не всё понимает, а другим давать читать его письма не хочет. Официально писать и получать письма разрешалось только один раз в месяц, и каждый старался не пропустить этот срок подачи писем. У Петра, как он мимоходом сказал, есть и другой способ передавать весточку о себе. Но эти месячные письма он обязательно пишет. Я предложил ему написать ей письмо по-немецки. Он оживился. Он был рад. Мы сразу же принялись за дело. Он достал тетрадку, карандаш, ручек не было, и я начал писать. Писал я не очень хорошо, делал ошибки, так как окончил русскую среднюю школу. Наверху я вывел: Liebe Maria! Потом о том, что я её земляк, мне двадцать три года, окончил десятилетку в таком-то городе. Потом сообщил, что нахожусь с её мужем в одном лагере, и мы стали большими друзьями. Потом приписал, что вот теперь идут слова, которые диктует мне Петр, а я перевожу. Дальше шёл его текст. Потом он по-русски подписался, достал другой листок бумаги, сложил его треугольником и собирался уже вложить в него письмо. Письма шли из лагеря бесплатно, и не нужно было наклеивать марки. Я машинально следил за его руками, а в голове неотвязно вертелась мысль: «Сказать - не сказать?” И я, вдруг, решился.

—Подожди!

Он в удивлении оглянулся. Я быстро проговорил:

—Мне нужен твой совет! — Потом добавил:

—Спрячь письмо и давай выйдем наружу.

Он спрятал письмо у себя в изголовье и молча начал одеваться. Я натянул шапку, и мы вышли. Было, как всегда, темно. Только электрические лампочки вокруг проволочного ограждения, на сторожевых вышках и над бараками тускло мерцали в некотором отдалении. Снега почти не было, дул, как всегда ветер, но понимать разговор было можно.

—Петр! — начал я. — Я попал в скверную историю, и не знаю, как из неё выпутаться.

Он за рукав оттащил меня от барака и коротко сказал:

—Рассказывай!.

Я всё прокрутил в голове, и понял неожиданно, что если кто и может мне помочь советом и делом, так это этот, ставший мне другом, северный человек. Я рассказал ему всё. Про шахматы, про шахматного друга, про соль, про этих двоих, которые кого-то “съели”, про готовящийся побег. Он слушал, не перебивая. Потом спросил, когда бежать. Я объяснил, что примерно через неделю, может чуть попозже.

- Артур, лучше будет, если я пойду вместо тебя.

Я посмотрел на него в испуге.

—Да ты что! Я ведь не для этого тебе всё рассказал. Просто я боюсь этих людей и не хочу с ними идти. Это верная смерть. Я хочу как-то спрятаться, а где, я не знаю. Я же не хочу, чтобы они вместо меня съели тебя.

Он покачал головой, подумал.

—Я ведь тоже не хочу, чтобы меня съели. Да это и не так просто, твоей соли не хватит. — пошутил он.

Но мне было не до шуток. Кажется, никогда не казался себе таким несчастным. Он же продолжал, как мне даже показалось, с каким-то подъёмом, с какой-то легкостью:

—Зачем им меня есть? Тундра моя родина. Я изъездил её вдоль и поперёк. Лучшего оленевода и каюра они не найдут. Они меня беречь будут, пока не доберутся до нужного места. А я очень скучаю по дому, по семье. Я ведь и сына еще не видел.

Я смотрел на него во все глаза.

—Неужели ты готов пойти с этими людоедами один в дорогу?

—Подумай сам, Артур, зачем им меня убивать? Я их просто отвезу на оленях, куда им нужно. Кроме того, у меня всегда с собой нож. Даже здесь.

Он глянул на меня. Я молчал. Я знал, что у каждого вора, несмотря на ежедневные “шмоны”, тоже есть нож. Оказывается, и северные люди носят с собой ножи. Петр достал свой нож. Массивный, кривой, с обмотанной ручкой.

—Мне его сюда племяш привёз.

Так он называл своего племянника.

—А как ты с ним смог встретиться ? – удивился я. Я знал, что лагерникам встречи с родными разрешались только с особого разрешения каких-то высоких инстанций.

—А он часто приезжает в Норильск сдавать пушнину, я выхожу из ограждения к его саням, и мы с ним минут двадцать- тридцать говорим.

—А как тебя часовые пропускают за ограждение?

—Водка всё делает. Племяш каждый раз привозит бутылку водки и дарит охране.

Я ещё хотел знать, а почему он не с племянником передает письма жене Марии. Петр ответил, что он это регулярно делает. Но он должен писать раз в месяц и официально разрешённые письма. В противном случае, поймут, что у него есть какой-то тайный способ для передачи писем, начнут выслеживать, и если он попадётся. многим будет плохо,

—Ну и что же делать? – хотел я знать.

Договорились так. Я осторожно начну с Маратом разговор о том, что есть возможность комфортабельно бежать. То есть, приедут сани и заберут нас всех и увезут куда надо. Расскажу о нём, про его жену-немку. Так будет понятно, как познакомились.

—Только не говори, что я был директором совхоза! – предупредил он.

На другой день я во время игры с Маратом тихо сказал ему, что, де, есть важный разговор. Он кивнул. Я оглянулся, никого близко не было, и осторожно начал рассказ. О моём новом знакомом, чукче, бывшем оленеводе. О том, как с ним познакомился, про жену-немку, про то, как он тоскует по жене, по сыну, которого так и не видел. Рассказал всё, как слышал от Петра, врать не было необходимости. Рассказал и о еженедельных встречах Петра с племянником. И высказал мнение, что этого человека можно уговорить взять нас с собой. Он лучше всякого случайного оленевода сможет нам помочь в побеге. Он сможет и отвезти нас, куда попросим. Он хотел бы только одного, забрать с собой семью и с нею уехать отсюда, чтобы скрыться где-нибудь. У Марата загорелись глаза.

—И на Аляску отвезёт?

—Не знаю, но он говорит, что хорошо знает тундру. Марат помолчал.

—Как его зовут?

Я назвал имя Кольцова. Он подумал, покачал головой и сказал, что не знает его. Я добавил, что у него срок по воровской статье, пятнадцать лет.

—Мне нужно его видеть! — решил Марат. — И потом, надо поговорить с корешом.

Я спросил его :

—Это Васёк ?

Он посмотрел на меня и, помедлив, кивнул. Договорились встретиться на завтра в его бараке. На том и расстались.

Я тотчас же пошёл к Петру и рассказал о разговоре. Он сказал, что я всё правильно сделал.

Настало завтра. Еле доработал смену, и кинулся в барак к Петру. Но его ещё не было. Подождал в самом бараке. Когда показался Петр, я вскочил и хотел сразу пойти с ним к Марату. Но он меня остудил.

—Зачем спешить? Ещё подумают, что нам больше всех надо. Пусть немножко подождут.

Он снял свою парку, оказался в обычной лагерной телогрейке. Потом где-то порылся в изголовье и достал письмо.

—От Марии? — догадался я.

Он кивнул :

—По–русски.

—По–русски?- переспросил я. — Она ведь не умеет… .

Он улыбнулся.

—Она и не умеет, но старается, учится.

Он протянул письмо мне. Я его вернул.

-Письмо тебе, а не мне.

-Всё равно читай, тебе можно.

Я взял его в руки и начал читать. Оно было небольшое, написано большими неровными буквами, ошибок было, к удивлению, не так много. Кое-где было что-то зачёркнуто. Это было и в тех письмах, которые получал я. Следы цензуры. В лагерях того времени цензура правила любое место, где в письме с «воли» описывались «особые» условия жизни наших близких в военное и послевоенное время, а в письмах от нас – быт лагерей. Это, наверное, чтобы «враг не узнал случайно, чем мы в этом Норильске занимаемся.

Мария писала больше не о себе, а о сыне. Написала еще, что все в посёлке еще помнят его и очень жалеют, что с ним так случилось. Письмо было хорошее, и я вернул его. Пока читал письмо, я успокоился. Потом мы пошли к Марату.

Эти двое нас уже ждали, и, судя по их лицам, были встревожены нашим долгим отсутствием. Но, увидев нас, приняли бесстрастное выражение.

Петр подошёл к тому, что поменьше. Догадался, из моих слов, что это самый главный, Марат. Подал руку, назвал имя. Марат пожал руку, пристально глядя в глаза Петру, мне он только кивнул. Петр формально, по статье УК, ведь тоже вор, и потому они пожали ему руку. Если бы я, фрайер, протянул им руку, они бы её «из вежливости» не заметили. При других же обстоятельствах просто избили бы за дерзость. Потом Петр молча протянул руку Ваську. Но тот сделал вид, что не видел её. Он явно не принимал «чукчу» за «вора в законе», то есть за настоящего вора. Предложили нам сесть.

Марат провёл уже предварительную работу и отправил «погулять» всех жителей ближайших нар. В начале «запретной зоны» сидели какие-то верзилы с чубчиками. Шестёрки–«телохранители», как я догадался. Мы с Петром молчали, эти двое поочередно задавали вопросы. Осторожно выспросили Петра, кто он, как и что. Он сказал то же, что знал и я, и что они и от меня уже знали.

Короче говоря, они проверили весь мой рассказ о нём. Петр отвечал спокойно, обстоятельно. Настала пауза. Оба молча смотрели на него и, кажется, раздумывали, как начать с ним основной разговор. Инициативу взял Петр. Он сказал, что предложение, которое Артур передал ему, его обрадовало. Он, де, уже давно ищет способа уйти из лагеря. Но его всё сдерживало не то, как уйти, а куда прийти. Он может быть незаметным только на севере. На материке он сразу попадётся. А вот за границу он пойдёт с удовольствием.

—А ты сам был на Аляске ? — хотел знать Васёк.

Нет, на Аляске он не был. Это очень далеко. Даже за неделю не добраться.

—За неделю ? — переспросил Марат. — Я думал, туда месяц добираться.

Петр пожал плечами :

—Смотря, как ехать. Можно ведь не только на оленях, но и на собаках. А это быстрее.

Марат и Васёк переглянулись.. Это их, очевидно, ещё больше устраивало. Чувствовалось, что они начинают моему «чукче» доверять. Помолчали. Потом Марат придвинулся к Петру и уже другим, доверительным тоном произнес :

—Расскажи, как это можно сделать. Есть ли у тебя возможность получить оленей или собак ? Как быть с провиантом? Можно ли добыть его бесшумно, то есть, чтобы никто не знал о них по всей тундре ?

И Петр стал рассказывать. Он хочет не просто бежать, а бежать со своей семьёй. И не куда-нибудь, а на Аляску. Там много северных людей, и там он не пропадёт. И повторил, что одному ему за границей делать нечего, только с семьёй. Но одному с семьёй бежать тоже опасно. Всякое может случиться. А вот если бежать группой со смелыми людьми, то он готов. Он всегда достанет в пути свежих оленей или собак, всегда добудет корм для оленей и еду для людей, а если будет винтовка, то спасёт и от волков.

Его посёлок находится недалеко, на санях ехать день, «примерно двенадцать часов» - поправился он. Все, затаив дыхание, слушали его. Мне всё больше нравился вариант побега, который предлагался моим другом. Он продолжал. У него половина посёлка родственники, особо близкий ему человек - племянник. Он приезжает к нему раз в неделю, и они с ним встречаются недалеко за пределами рабочей зоны. И он рассказал, как племянник это устраивает. А в день побега будет так: В назначенное время приедет этот племянник на двух-трёх санях, с ним и общие родственники по одному на каждые сани. Они будут вести оленей, они каюры. Племянник привезёт с собой ящик водки, отдаст её охране, та его уже знает, и она уже ничего не видит, не слышит, а занимается только водкой. Мы вчетвером спокойно уходим из рабочей зоны оцепления, садимся по саням и катим к нему, Петру, домой, за семьёй. По дороге у заброшенного «Дома оленевода» будет перерыв на обед. Надо оленей покормить, надо и самим пообедать. Когда приедем к нему, Петру, то поужинаем, проверим, всё ли собрано его родственниками для их побега, погрузим всё это в сани, переночуем. А утром нас уже будут ждать свежие олени и дополнительные сани с провиантом.

—Водку не забудь, падла! - вскричал вдруг Васёк.

Петр не среагировал на презрительное «падла». Это была принятая в лагерях ругань. Она не всегда означала желание кого-то обидеть, могла служить и просто выражением возбуждения.

—Да, без водки никак нельзя. Возьмём и водку. Возьмём и винтовку.

—Возьми две! - вмешался опять Васёк.

—Посмотрим, как получится. У меня дома только одна.

План был замечательный, и я про себя, удивлялся, как хорошо, как до гениальности просто он приведёт нас без особого напряжения к нашей заветной цели: Аляска! Марат и Васёк тоже подпали под очарование всего сказанного Петром, они улыбались, одобрительно кивали головой и всем своим видом выражали согласие. Потом Марат спросил:

—А как мы найдём по дороге этот заброшенный дом.

Петр знал, как:

—Это здание находится на полпути между Норильском и нашим посёлком. Мы всегда едем с компасом, а у самого здания на крыше укреплен фонарь. За тем, чтобы он был в порядке следят проезжающие жители тундры. Свет фонаря, когда не очень сильный буран, виден издалека.

Все молчали, а Петр, подумав, продолжал:

—Важно также, чтобы была плохая видимость: сильная пурга, снежный буран. Тогда мы быстро скроемся от любой погони. Если же этого не будет, а будет хорошая погода, мы можем подвести охранников. Совсем открыто охране опасно «не видеть», как уходят из оцепления четыре человека. Она «не заметит» беглецов только тогда, когда можно будет позже перед начальством оправдаться пургой и плохой видимостью.

Васёк закивал.

—И очень важно, – продолжал Петр - хорошо подготовиться. А это не так просто. Самое трудное, это договориться в один день и час встретиться в определённом месте с племяшом. А он ведь должен до этого еще двенадцать часов добираться до нас, и отсюда опять двенадцать часов назад. Это самое трудное. Конечно, — продолжал Петр, — туда оленей поведу я, а он пусть в других санях, с другим каюром, по очереди отсыпаются. Опять Марат:

—Ночевать не надо, надо, чтобы сразу же были готовые олени, загруженные сани, и надо сразу же ехать дальше. Опасно задерживаться. Могут по телефону сообщить, и нас заберут прямо из постелей.

Петр опять отрицательно покачал головой.

—Не пойдёт. Во-первых, мы все смертельно устанем за дорогу. Это ведь полусутки лежать в санях и не двигаться. Ты первый попросишь ночёвку.

Марат напомнил :

—Телефон !

—Какие телефоны в тундре ? Телефона в посёлке нет. В другом посёлке - шло имя - есть радио. Но он от нас примерно в сутках езды. И пока они до нас на санях или собаках доберутся, мы будем далеко. Да если и доберутся, там могут быть только бабы, мужчин тоже почти нет.

Помолчали. Кажется, эти двое поняли, наконец, всю прелесть предлагаемого плана побега. Их лица смягчились и уже не выдавали недоверия.

Марат оживился, он скривил губы, что у него означало улыбку. Васёк расслабился. Кажется и он подпал под влияние великолепно продуманного плана.

Петр просил одного : не торопить его, надо всё хорошенько продумать и подготовить. И ещё, что было бы важно, это чтобы мы все оказались в одном месте, когда настанет день побега. Марат и Васёк согласились, сказали, что устроят. На этом мы и расстались. По дороге я сказал Петру, что план так хорош, что я весь загорелся, и уже готов бежать. Он ничего не ответил.

Так как твёрдого дня побега ещё не было, я успокоился и продолжал свою обычную жизнь. На другой день получил письмо из дому. Как всегда, писала сестра. Сообщала о доме, о матери, о том, что с братом. Об отце так и ничего не было известно. У меня защемило сердце. Что я готовлю матери, сестре, брату ? Если окажусь за границей, то ведь мы уже никогда не увидимся. Никогда ! А очень возможно случится и худшее. И тогда им некому будет писать эти письма. Из дому приходили всегда хорошие письма, они внушали надежду, вселяли уверенность в том, что всё это тяжкое у меня пройдёт, что у меня есть семья, она любит меня, у меня есть будущее. Часто письма приходили с зачёркнутыми строчками. Как всегда, постаралась цензура.

Работа в этот проклятый холод и в вечную ночь - ей, казалось, не будет конца - была так тяжела, так безнадёжна, что порой хотелось просто лечь и не двигаться, или что-то сделать с собой. Как легко было покончить с собой, и не видеть этой страшной и повседневной действительности! Так многие выбирали себе этот лёгкий путь решения всех жизненных проблем! Ведь если уйдёшь из жизни, то всё сразу решается! Но что-то всегда останавливало, всегда теплился и слабый лучик надежды. И письма из дому, от сестры, были моей главной нитью, которая удерживала среди живущих, они заставляли подниматься и продолжать борьбу за выживание.

Когда же в историю с побегом вмешался Петр, и “Аляска” становилась близкой реальностью, то мысли закружились совсем в другую сторону. Появилась новая надежда.

Только что кончил партию с Маратом. Он был очень весёлый и хвалил за то, что я их познакомил с таким замечательным «чукчей». У меня поднялось настроение от похвалы, и я в самом хорошем расположении духа пошёл к себе в барак. При подходе к своим нарам увидел вдруг северную парку рядом за столом. Это был Петр, он уже довольно долго ждал меня.

—Нужно поговорить, — буркнул он.

Мы вышли из барака. Он был явно чем-то встревожен.

—Что у тебя ? - спрашиваю его.

—Не у меня, а у тебя ! — произнес он с нажимом.

Я ничего не мог понять. И он стал говорить:

—Сегодня днём ко мне на работе подходит Марат и тихо так говорит, что хочет поговорить со мной, «как вор с вором». Мы отошли в сторонку. Затем Марат продолжал, что, мол, одного из нас придется убрать… Петр испугался, спросил: “Как убрать, кого убрать ?” И Марат:

—Нам Артур в дороге будет мешать. Лишний человек.

—А как же с английским ? – спросил его Петр. — Как вы там на Аляске будете разговаривать.?

А Марат будто сказал, что «обойдёмся и без английского ». И тут Петр окончательно понял ход мыслей этих негодяев. Если Артур «на мясо» будет не нужен, то он будет только мешать. Они хотели бы вдвоем остаться против Петра, и всегда держать его в узде, а при случае и избавиться от него. А оставлять Артура в живых в зоне опасно, он может сообщить куда надо, а ему все планы побега известны.

Петр ответил, будто бы, так:

—Без Артура я никуда не пойду. Я хочу привезти его жене, чтобы ей не было так тоскливо. А нам до Аляски очень много ехать. Он будет следить, чтобы ничего не случилось с Марией и с сыном. Марат долго, будто, думал, потом процедил :

—Ну, там посмотрим.

А потом Марат просил Петра, не говорить со мной об этом, и ушёл.

Для него, Петра, всё стало окончательно ясным. Ни в какую Аляску эти друзья бежать не собираются. Они хотят использовать его, чтобы выбраться из лагеря, а потом заставят повернуть на юг, на материк, к своим хатам.

Двуличие «моего друга-вора» меня так поразило, было столь неожиданным, что я не знал, что ответить, и сидел молча, мучительно думая, что делать. Опять всё тот же вечный вопрос. Как выбраться из этого положения? У меня сразу же пропало всякое желание бежать с этими подонками. Но как бросить Петра одного? Ведь именно я втравил его в эту авантюру... . Петр никак не проявлял своего беспокойства.

—Когда настанет время бежать, ты просто спрячешься.

—Легко сказать «спрячешься», а куда? В „кандей“ ? Я долго там не выживу. А потом. Как я брошу тебя одного с этими подонками? Ведь я втравил тебя в это дело.

Он помолчал, потом заметил вставая, что мы оба будем думать над этим, но за себя он не боится. Они ещё долго не смогут обойтись без него. Потом он напомнил, что они ни в коем случае не должны узнать о нашем разговоре. Так мы и расстались.

Мы работали на другой день примерно уже час, наступил первый перекур, и все собрались у костра. Вдруг рядом со мной оказался кто-то и дернул меня за рукав. Это был Петр.

—Как дела?— спросил он.

Я пожал плечами:

—Как видишь.

—Вижу, что хреново. У тебя варежки есть?

Странный вопрос, как можно без них. Я молча показал ему свои руки в ватных варежках. Он попросил их снять.

—Снять? На этом холоде?

Я смотрел, не понимая, на Петра. Но он держал в руках уже другие. Я такие видел, это варежки северных людей. Я с радостью снял свои старые, сунул их в карман и одел новые. Они были совсем неношенными. Снаружи они были обтянуты кожей, внутри же белая и мягкая шерсть. И когда я одел их, то рукам стало так тепло! Но вдруг я спохватился:

—А у тебя самого варежки есть?

Он молча показал свои такие же, но уже не новые. Он улыбнулся, молча хлопнул меня по плечу и исчез в траншее. Но как он попал сюда? В нашей траншее работали три-четыре бригады, и я его никогда не видел. Хотя, конечно, увидеть его и не было возможности. Мы работали в отдалении от других бригад.

Для меня настала трудная пора. Скрывать свои мысли и чувства я еще не умел, точнее, умел плохо, а мне никак нельзя было выдавать своего друга. И для меня эта тайна была тоже жизненно необходима.

На второй день в столовой блеснула фикса – это издалека мне радостно улыбался Васёк. Я в ответ тоже радостно, как мог, улыбнулся и продолжал есть свою “баланду”.

В каждом месте заключения это слово обозначало что–то своё. « Баланда » в тюрьме и « баланда » в лагере, тем более, в « образцовом » лагере, а наш был таким, – это совсем другие блюда. У нас так назывался густой суп из всяческих дешёвых круп. Иногда попадались кости, запах мяса был всегда, а само мясо я, кажется, так никогда и не видел. Лишь много позже я понял, куда уходит наше мясо. Оно вываривается в нашем супе, а потом целиком идет по баракам, в распоряжение всяческих паханов, которые честно делят его среди своих шестёрок. И проследить за этим лагерные руководители не могли, или, если быть точнее, они не хотели связываться с ворьём.

Питание было более, чем скудное, и мы не могли отдаваться работе так, как этого ожидало от нас всяческое гулаговское начальство. Казалось бы, это должно было бы волновать власти, но они жили спокойно. Пятьдесят восьмая статья работала безупречно, и снабжала бесперебойно « первое в мире социалистическое государство » рабской силой в нужном ему количестве. А то, что люди из–за голода не могли полностью отдаваться работе, а многие уходили “под шмиттиху”, было не так уж важно. Важно было, однако, то, что с голодным человеком меньше мороки. С ним можно творить, что хочешь. Он становится мягким и податливым, и его можно, как кирпич, положить в любое место «великого здания коммунизма». Так, или примерно так, рассуждали боссы от социализма.

Кстати, о “шмиттихе”. Уйти “под шмиттиху” – значило в Норильске, быть похороненным у основания горы им.Шмитта. Там было кладбище для заключённых. А Шмитт –это не тот знаменитый полярник и академик Отто Юльевич Шмидт, а известный в Заполярье летчик, разбившийся со своим самолётом об эту гору.

Примерно через полчаса, когда ужин уже заканчивался, я пришёл за солью и за кашей обратно в столовую. Как обычно, я, получив своё, уходил в дальний угол, и принимался за эту дополнительную еду. Я уже поднимался и собирался уходить, как вдруг передо мною оказались совершенно неожиданно Марат и Васёк фиксатый. Марат не улыбался, а Васёк ни разу не блеснул своей фиксой. У меня оборвалось сердце. «За мной», решил я. Попытался судорожно улыбнуться. Они сели против меня, и Марат спросил, готов ли я? Я кивнул. Они поднялись, я тоже поднялся. Неторопливо оделся. А в голове одна безотвязная мысль: «Сейчас заведут за барак и приколют.» Больше, кажется, ни о чём и не думал. Вышли из барака, зашли на подветренную сторону, остановились. И вдруг голос Марата, он что-то спросил. Я медленно повернулся, а они оба спокойно стоят и ждут ответа. У меня стало так легко на душе! Значит, смерть ещё не пришла !

—Ты что-то сказал, Марат ?

Да, он хотел знать, встречался ли я с “чукчей”. Я кивнул.

—Да, встречался.

—Когда ?

Это они прокричали оба в один голос. Я смотрел на них и ничего не понимал. Что в этом могло быть особенного, что я встречаюсь с «чукчей» ?

—Сегодня.

—Сегодня ? — протянул Марат. — У вас что, уже отдельные от нас дела ?

—Да нет. Я помогаю ему с письмами. А сегодня он просто пришёл в бригаду и принёс мне свои запасные варежки. Вот они ! — И я протянул руки в новых варежках.

Они переглянулись. Потом вдруг Васёк спросил :

—Артур, ты доверяешь ему ?

Я искренне удивился :

—А почему нет? Доверяю. Он день и ночь только и бредит своей Марией и своим сыном. Он ждёт не дождётся, когда сможет их увидеть. Да, я ему доверяю.

Мы помолчали. Марат:

—Ты знал, что твой чукча был директором совхоза ?

—Директором! — протянул я.— Нет, не знал. Я сделал вид, что задумался. Потом постарался придать моему голосу большую убедительность:

—А знаешь, Марат. Это, пожалуй, и хорошо. Значит человек он серьёзный, не болтун, знает, как вырваться отсюда.

—Да, но он всё время молчит, ничего не говорит, что и как. А если он нас «заложит»?

Я покачал головой :

—Ни в коем случае. Он никогда не врёт, он доверчивый, как ребёнок. Он никогда такого не сделает. Он знает, чем это для него может кончиться. Да потом, если бы захотел „заложить“, давно бы это сделал. — Помолчали. Опять Марат:

— Дело в том, что до конца котлована осталось не так много времени, прораб говорит: дней десять, а у нас с «чукчей“ и его обещаниями еще ничего не ясно.

Итак, этот день всё-таки подходит. Я его так боялся! Боялся неизвестности, боялся холода. Про новый бушлат для меня, кажется, Марат уже забыл. Он продолжал :

—Он что просто болтун? Обещалкин?

—Да ты что, Марат. Как ты можешь такое говорить?

—По нашему первому плану мы должны были бы быть готовы уже идти. И мы уже готовы. Как ты? Ты набрал соли?

Я молча кивнул. Мне сдавило горло, я не мог уже говорить.

—Что будем делать с чукчей?

Я ничего не понимал. Почему они это спрашивают у меня ? У меня захолонуло сердце. Неужели они хотят убить его, а меня заставят быть с ними вместе и даже помогать им? Заставят быть соучастником в убийстве единственного друга ? И выманить его в укромное место? А мне так и придется идти с ними? Всё это быстро пронеслось в голове. Сделав вид, что я глубоко задумался, я попытался привести ещё один аргумент в пользу моего друга.

—Марат! Посмотри, какая погода стоит в последние дни. Дует ветер, но нет снега. —А „чукча“ еще говорил, что было бы хорошо уйти в плохую погоду, чтобы была плохая видимость. Как мы уйдём под прожекторами охраны, четыре человека?

—Три, мы „чукчу“ не возьмём с собой, — быстро ввернул Васёк.

—Как, не возьмём? — вскричал я. Васёк возразил:

—Зачем он нам, сплошная обуза.

Я тотчас же вспомнил, что они, когда хотели идти с Петром, назвали меня обузой, и я лихорадочно искал возможность отвести от Петра явную беду. Мне было совершенно ясно, что если они собираются идти завтра, то сегодня ночью убьют его. Они его так не оставят. Он для них опаснее, чем мог бы оказаться я.

—Вот что. Давайте сами пойдём к Кольцову и спросим его, что и как.

Они переглянулись, Марат пожал плечами, и мы пошли к бараку Петра.

Он был дома, сидел на своих нарах и рассматривал какую-то фотокарточку.

Он обрадовался нашему приходу. Предложил сварить чай. У него, де, есть хорошая рыба. Но Марат покачал головой, сказал, что мы пришли не за этим. Потом попросил выйти с нами. Петр накинул на себя свою парку, и мы вышли из барака. Зашли за стену барака, загораживавшую ветер. Марат начал строго, с напором:

—Что же ты, падла, нарисовал нам план, надавал обещаний и всё?

Я никогда не слышал от Марата такого тона, не слышал и этого ругательного слова «падла ».

—Как всё? – Петр остановился. Обвёл медленно всех глазами, задержал и на мне взгляд. Потом продолжал :

—Я не люблю болтать, говорить зря. Я хотел с вами разговаривать завтра вечером, перед встречей с племяшом. Но если хотите, то расскажу, как идёт дело.

Марат кивнул.

—Послезавтра приезжает племянник, и если всё в посёлке уже приготовлено: найдены каюры для саней, собраны продукты, тогда он, Петр, назовёт племяннику день, когда ему надо быть здесь, и с ним двоим его родственникам, тоже на санях. Петр долго думал над днём побега и решил, что это будет через семь дней, раньше не получится. Завтра он хотел и это обсудить со всеми. Но раз собрались сегодня, то нужно это окончательно решить.

—Как, это «раньше не получится«?- вскричал Васёк. — Мы уже щас готовы. Вот падла!

Он с откровенной неприязнью смотрел на Петра. Он всё еще ожидал от него какого-то подвоха. Петр посмотрел только мельком на Васька и продолжал отчёт о подготовленном.

—Раньше не получится! — Повторил с нажимом Петр. — Я всё продумал.

И он снова повторил свои доводы. Племяш приезжает в Норильск поздно вечером. Идёт в дом оленевода. Спит до утра, это часов восемь, потом решает в банке свои проблемы. Потом мы до обеда встречаемся, проводим какое-то время вместе, и он едет домой. На всю поездку в Норильск с отдыхом и обратно племяшу нужны, примерно, двое суток. Только потом он соберётся с родственниками на санях к нам. Поэтому он и предлагает два дня плюс пять, это семь дней. Это реально. К этому времени объект еще не сдадут. А погода кажется становится хуже, уже появляется снег. Через неделю жди бурана.

Все помолчали, возразить будто было нечего.

В общем, Петр повторил им то, что они уже знали из прошлого разговора с ним. Им нужно было подтверждение, уверенность в том, что всё идет хорошо.

Марата, кажется, он убедил. Он кивнул, мол, согласен. Васёк молчал, потом будто невзначай спросил:

—А что он в банке делает?

Петр простодушно ответил. Он инкассатор, он отвозит в город раз в неделю пушнину, а обратно везёт в посёлок деньги.

Васёк блеснул фиксой, переглянулся с Маратом. А я ещё про себя подумал, зачем Петр, рассказал им про деньги?

Петр, однако, остудил аппетит фиксатого, когда всё так же простодушно сказал, что на этот раз у племянника денег не будет. Он ведь едет со всеми каюрами специально за ними.

—Пусть, падла, водку не забудет!— напомнил Васёк. — И деньги!. Без денег нам никак нельзя.

Марат с неприязнью посмотрел на него. Петр не ответил и продолжал: Племянник и родственники уже распределили, какие сани повезут людей и продовольствие. Можем взять только одну винтовку, это его, Петра, собственное охотничье ружьё, и оно будет всю дорогу в его руках. У каждого из каюров будет и компас. Но вот беда, нет карты. Было бы хорошо иметь ещё с собой хотя бы маленькую карту. Я радостно вскричал :

—Может, я смогу достать карту!

Все молча посмотрели на меня. И я рассказал, что видел в библиотеке учебник по географии, может там будет и карта. И я обещал узнать, не находится ли книга на руках. И если она свободна, то я вырву просто карту из неё. На этом и порешили. Наконец–то, и мне находится работа , я был собой доволен.

Петр вновь перечислил всё, что следует к этому часу предпринять. Итак: Всем быть за полчаса до назначенного часа в бригаде у Петра, мне иметь с собой соль и карту. Петр ещё раз подчеркнул, что лучше всем собраться у него, так как там у него хорошая дружба с конвоирами, а ящик водки, который он им накануне пообешает, все решит. Недавно он, де, узнал, что с Артуром работает на одном объекте. В назначенный час он сможет забрать его, то есть меня, к себе.

—Как с вами? — обратился он к этим двоим.

Марат пожал плечами.

—Мы сможем прийти куда угодно и когда угодно. Назови день и час.

Всё это звучало горделиво, но Петр не придал этому значения.

—И ещё один вопрос, — продолжал Петр — как распределяться по саням? Как я говорил, каюры очень устанут, а им сразу же придется ехать обратно. Ребята не выдержат двадцать четыре часа без сна и при такой работе. Поэтому им нужно по очереди в дороге поспать.

И он, Петр, предлагает: Он и Артур поедут в одних санях. Он сменит племянника, и он сам будет вести оленей. Хозяин саней, племянник, перейдет сначала в одни сани, и там поспит несколько часов, потом перейдет в другие и даст поспать другому каюру. Он предлагает, поэтому, каждому из этих двоих распределиться по разным саням.

Они переглянулись. Потом Марат засомневался. Нельзя ли ему с Васьком быть вместе в одних санях? Петр сказал, что можно, конечно, но им вместе будет неудобно спать. Они будут потом сами проситься спать по разным саням. Дело в том, что на каждые сани положен только один олений полог. А он рассчитан на одного человека. И каждый будет тянуть одеяло на себя. А каюры, когда они будут спать, не полезут под полог. У них с собой тулупы, в них они и завернутся.

Помолчали. Подумали. Возражений не было. Все трое каюров и он, Петр, знают, где в середине пути будет остановка на обед, а каюры дадут оленям пару часов пощипать подснежный корм. Ехать до этой остановки часов шесть–семь. Там же будут меняться санями и каюры, чтобы поспать. Там же и пообедаем. Васёк хотел уже что-то сказать, но Петр опередил его:

—Водка будет!

Васёк блеснул фиксой и кивнул, мол: “Угадал.”

—А что это за место встречи? — полюбопытствовал Марат. — В тундре ведь и кустики все серые.

Он пошутил, но Петр не принял шутку и продолжал всё так же серьёзно:

—На полпути к посёлку заброшенное здание. Уже много лет в нём никто не живёт. Там племяш всегда отдыхает, ставит оленей к стенам с подветренной стороны и дает им корм. Он и сам тогда обедает.

Петр начал снова повторять всё, что решили: Достать карту. Он кивнул в мою сторону. Такого-то числа, в столько-то времени все собираются у него в бригаде. Все будут тепло одеты. По дороге это не так важно, все будут лежать под оленьими шкурами, но потом каждый будет предоставлен сам себе во всех случаях, когда придётся вылезать из под оленьих шкур. Возражений не было, и все по очереди подали Петру руку. Он повернулся и пошёл в барак. Мы тоже стали расходиться.

—Ну пока, Артур, - произнес Марат. — Не забудь найти карту.

И они пошли дальше.

Через два дня вечером Петр зашёл ко мне в барак, когда я уже лежал на своих верхних нарах и читал. На этот раз я пошёл пораньше на нары. В руках у меня был учебник по географии, и именно с интересующей всех картой. Но рвать из книги страницу с картой я не сразу решился, я этих вещей до этого не делал, и решил пройти еще раз раздел про те районы севера, которые будут находиться на нашем пути. До отбоя свет горел довольно ярко, и можно было хорошо читать..

Я быстро оделся, соскочил с нар, и мы с Петром молча вышли из барака. Как всегда дул пронизывающий ветер, причем со снегом. Я прокричал сквозь шум ветра:

—Кажется, погода прямо для нас.

Он ничего не ответил, остановился, повернулся ко мне и на ухо сказал:

—Найди завтра Марата и скажи, что всё получается как договорились. День и место – всё, как условились. Пусть придут за полчаса в мою бригаду, а я зайду потом за тобой. Я радостно закивал и прокричал назад:

—Я уже карту достал.

Он опять ничего не сказал на это, но, когда расходились, добавил с нажимом:

—Соль не забудь! — Я удивился:

—Зачем она нам, у тебя что, там соли нет?

Он отрицательно покачал головой. Потом ещё раз напомнил:

—Не забудь соль! Без неё сорвётся весь план. Смотри, не забудь!

Я заверил его, что ни в коем случае не забуду.

Как прошли все оставшиеся дни, я уже не помню. Помню лишь, что ежевечерне получал свою горсть соли и чашку каши, съедал кашу, шёл к бараку, прятал в мешочек принесённую соль, забирался на нары и старался за оставшееся время закончить какую-то книгу. Накануне побега, когда я в последний раз брал у повара соль и кашу, он меня удивил. Обычно он выдавал мне соль и кашу, не глядя на меня. Он меня, как будто и не видел. На этот же раз он как-то долго и странно смотрел на меня, когда я уже отходил от окошка выдачи. Мне подумалось, что он что-то сказал. Я вопросительно посмотрел на него, но он отвернулся и отошёл вглубь кухни. Необычность этого взгляда сверлила мозг. Я отложил книгу и мучительно думал, что он, этот взгляд, должен был бы сказать? Конечно, повар догадывается, для чего кого–то просят собирать соль. Он и смотрел на меня как на потенциальную жертву. Наверное так. Но так ни до чего определённого не додумавшись, я уснул.

Оглавление Предыдущая Следующая