Платина — не хлеб, и без нее прожить можно. Как, между прочим, без золота, серебра и всех прочих благородно-драгоценных металлов. Однако жизнь людская становится заметно надежнее, если они все же имеются. Факты, извлеченные из глубин истории человечества, свидетельствуют об этом весьма убедительно. Скажем, при возникновении тех же «хлебных проблем» во все времена и отдельные люди, и целые государства, обладая драгметаллами, устраняли трудности куда более успешнее, чем при отсутствии таковых. Старая истина: между просителем и покупателем есть существенная разница.
Думаю, в этом и была одна из причин того, что в городе Красноярске во имя высших интересов страны и решили построить такой завод, который бы позволял получать все без исключения известные на Земле благородные металлы в больших объемах и в самом чистейшем их виде. Так что, продолжая рассказ о создателях этого предприятия, возьму на себя смелость утверждать, что его возвели ради того, как говаривал А.С.Пушкин, «чтоб государство богатело».
Построенный почти в самом географическом центре страны, завод уже в тяжелейшие годы Великой Отечественной войны стал еще одним ее валютным цехом. Он произвел свою первую продукцию, 1291 грамм промышленной платины и 3235 граммов палладия в порошке, 23 марта 1943 года. Отметим, это произошло спустя чуть более двух лет после закладки на правобережье Красноярска первых объектов завода.
Вообще скоростные методы, приводившие, как правило, к установлению трудовых рекордов, были, как бы, всеобщей «эпидемией» для тех времен. Вспомним знакомые по старым кинофильмам темпы прокладки первых линий и станций Московского метрополитена или первой ГЭС на Днепре, знаменитый ДнепроГЭС... Именно в те годы всеобщей индустриализации в СССР появился новый отечественный токарный станок. Его назвали бесхитростно просто — ДИП. И только спустя много лет, став после окончания средней школы слесарем-ремонтником, я узнал, что присвоенное станку название целиком было созвучно с главным лозунгом тех лет, и расшифровка его была предельно проста: «Догнать и перегнать». Неважно кого, хоть собственную тень, но — будь впереди.
Позже, когда вскоре после смерти Сталина новым советским «рулевым» стал Хрущев, к понятию «догнать» отношение почти не изменилось. А вот перегонять уже не рекомендовалось, чтобы всеобщая голая советская задница не была видна всему остальному человечеству. С официальных трибун это, правда, толковали несколько иначе, но «в народе» говорили именно так.
Темпы сооружения отдельных ударных объектов в течение 30-х, 40-х и начала 50-х годов сохраняли свою непревзойденную и в более поздние времена рекордную окраску. Скажем, несколькими годами ранее, чем было начато сооружение комбината в Норильске, а затем и аффинажного завода в Красноярске, «питомцы» ГУЛАГа завершили прокладку Беломоро-Балтийского канала. Его строительство было начато в ноябре 1931 года и закончено через 21 месяц. 28 августа 1933 года Совет Народных Комиссаров подписал постановление, в котором сказано: «...зачислить Беломоро-Балтийский канал... в число действующих внутренних водных путей СССР». При этом надо учесть, что новая водная магистраль в три раза протяженнее Панамского канала и на 67 километров длиннее Суэцкого, который строился 10 лет, а Панамский — 28. Так что для системы ГУЛАГа, а у него в плену к тому моменту была фактически вся страна, темпы прокладки Беломорканала стали своеобразным эталоном. Быстрее — можно, медленнее — нельзя. И при этом, понятно, никто на официальном уровне и не пытался подсчитывать, какое количество зэков легло костьми ради решения исторических задач скоростными методами. Известный польский журналист и писатель Мариуш Вилк, чтобы детально исследовать подлинную историю строительства этой водной магистрали длиною в 227 км, в начале 2001 года специально стал жителем одного из поселков на Соловецких островах, где и зарождалась система ГУЛАГа. Он уже подсчитал, что из всего каменного грунта, который был взорван при прокладке канала, можно было бы возвести семь пирамид Хеопса, а теми бревнами, что использованы здесь, можно опоясать половину земного шара. Однако, как заявил коллега в одном из интервью, главная его цель: установить подлинное число погибших в результате использования рабского труда при строительстве канала. Но более всего его поразило то, что табачные фабрики в России до сих пор выпускают папиросы и сигареты под названием «Беломорканал», что, считает он, так же оскорбительно для памяти о погибших, как, к примеру, если бы в Польше стали производить аналогичную продукцию, назвав ее «Освенцим». А в этом концлагере нацисты, создав конвейер смерти, загубили миллионы и его соотечественников, и представителей других народов. Что-то с памятью у нас стало...
В своих воспоминаниях один из бывших директоров «Красцветмета», лауреат Ленинской премии, очень уважаемый мною Борис Михайлович Грайвер отмечает, что завод вошел в число действующих немногим более чем через 2 года после начала строительства. Он называет этот факт «фантастикой и подвигом». Однако нужна, как мне кажется, вполне оправданная поправка. На иные темпы «отцы» ГУЛАГа тогда просто не имели права. «Беломор» обязывал! Промедление в данном случае было смерти подобно, так как допустивший снижение темпов любой гражданин начальник мог в одночасье стать «врагом народа» и пополнить ряды зэков, что и происходило многократно в те опутанные колючей проволокой годы.
Для более красноречивой характеристики того времени, в которое начал появляться на свет Красноярский аффинажный завод, я решил привлечь отдельные фрагменты из опубликованных в конце 90-х годов газетой «Известия» воспоминаний доктора экономических наук, бывшего полковника НКВД Бориса Самойловича Вайнштейна. В период первых пятилеток он возглавлял сектор капитального строительства наркомата внутренних дел СССР, а затем и его плановый отдел. Так что, судя по всему, имел прямое отношение к избранной нами теме. Занимая такие посты, а позже став еще и заместителем начальника Главоборонстроя, 86-летний Борис Вайнштейн наверняка относится к тем немногочисленным свидетелям эпохи массовых репрессий, которые помнят не только внешние ее приметы, но и подробности закулисной жизни.
Так, в частности, с глубоким знанием дела отставной полковник подтверждает, что в те годы в системе НКВД трудились десятки миллионов людей. «По сути вся оборонная промышленность, наш славный ВПК, который и составил основу индустрии СССР, был создан под кнутом карательных органов». По оценке полковника, «тотальная принудительность труда была вызвана исторической необходимостью, поскольку иначе подготовиться к войне с Германией, которую предвидело руководство страны, было невозможно».
Имея редкий, даже по тем временам, допуск «на кухню» начавшейся тогда индустриализации страны, Борис Вайнштейн подчеркивает, что принудительность труда достигалась различными методами. «Путем строгого регулирования окладов и тарифных ставок, лимитирования фонда заработной платы, планированием от достигнутого уровня, требованием опережающего роста производительности труда по отношению к заработной плате. В колхозах же господствовал самый настоящий рабовладельческий строй, в совхозах — феодальная система. Подневольность труда была закреплена еще и законом о тунеядцах.
Интеллигенция также работала в приказном режиме, свобода творчества была резко ограничена и подчинена жестким нормам. Но высшая принудительность была в лагерях, где люди жили по казарменному расписанию и не имели свободы передвижения». При этом Борис Вайнштейн замечает, что были лагеря, в которых «жилось лучше, чем на воле. В Ухтинском лагере, к примеру, заключенные организовали даже оперетту...»
Хорошо помню, что на одном из концертов такой «оперетты» мне, 10-летнему пацану, довелось быть. Правда, в Игарке. Тогда с родителями я жил в этом заполярном городе. Здесь, к слову, я впервые в своей жизни и колонны зэков увидел. Кого в них насчитывалось больше, уголовников или политических, мне, понятно, было неведомо. Просто запомнилось, что их количество показалось мне бесконечным и все они были молчаливы и серого цвета. Тогда близ соседнего поселка Ермаково начиналась еще одна новостройка ГУЛАГа, № 503, прокладка железной дороги Салехард-Игарка. Думаю, частое появление зэковских колонн в городе связано именно с этим «историческим фактом». Да и артисты «оперетты» приезжали на гастроли в Игарку именно с 503-й стройки. Там было собрано много талантов.
«НКВД справок не дает». Есть такой кинофильм о чекистах, герой которого настойчиво подчеркивает эту мысль с экрана. Вот, мол, таковы у нас порядки. Однако, не давая «справок», в НКВД все же их исправно писали и оставляли в архивах. Это стало известно после того, как свежий ветер перемен, начиная со второй половины 80-х годов, изменил существовавшие прежде нормы. Наивно полагать, что он уже распахнул плотные створки всех секретных хранилищ. Наверное, такое произойдет заметно позже, но, приступив к работе над этой книгой, ее автор и те, кто ему содействовал, все же получили возможность использовать отдельные документы и сведения, допуск к которым в былые времена был просто невозможен.
Отдавший лучшие годы своей жизни пребыванию в ГУЛАГе известный советский писатель Лев Эммануилович Разгон в статье «Милосердие под конвоем», опубликованной в августе 1988 года в «Медицинской газете», подчеркнул, что до 1939 года ГУЛАГ был фактически только мощным, хорошо отлаженным механизмом по методичному уничтожению тех, кто попадал в его объятья. Писатель, в частности, вспоминает, что «весной 1939 года в 1-ом лагпункте Устьвымлага из 517 человек, бывших в московском этапе, в живых осталось 22». И лишь ближе к началу сороковых годов, подчеркивает писатель, где-то в верховном руководстве НКВД начали осознавать, что ГУЛАГ может быть неисчерпаемым источником дешевой рабочей силы. Тогда-то и возникло понятие «человеко-день», появилась необходимость делить труд на категории (тяжелый, средний, слабый), право комиссовать заключенных, давать им освобождения на какой-то срок от работы, класть в появившиеся в лагерях больницы.
Описывая в своих воспоминаниях тяжкие для страны 30-е годы, другой отставной чекист Павел Судоплатов, руководивший на протяжении двух десятилетий в структуре НКВД службой разведывательно-диверсионных операций и в связи с этим постоянно находившийся рядом с Лаврентием Берия, который многие сталинские годы возглавлял «органы», подчеркивает, что мотивы репрессий «были связаны не только с личными амбициями Сталина и других «вождей», но и с той борьбой за власть, которая постоянно шла внутри их окружения. Подлинные ее цели всегда умело прикрывали громкими лозунгами — борьбы с уклонами, ускоренного строительства коммунизма, борьбы с врагами народа, борьбы с космополитами, перестройкой. А в итоге жертвами всех этих кампаний всегда оказывались миллионы ни в чем не повинных людей». «Все политические кампании в условиях диктатуры неизменно приобретают безумные масштабы, и Сталин, — замечает далее Павел Судоплатов, — виноват не только в преступлениях, совершавшихся по его указанию, но и в том, что позволил своим подчиненным от его имени уничтожать тех, кто оказывался неугоден местному партийному начальству на районном и областном уровнях. Руководители партии и НКВД получили возможность решать даже самые обычные споры, возникавшие чуть ли не каждый день, путем ликвидации своих оппонентов».
Другой исследователь периода массовых репрессий, крупнейший английский историк Алан Буллок в своей книге «Гитлер и Сталин: жизнь и власть» совершенно объективно, как мне кажется, подчеркивает, что советский вождь «быстро оценил террор не как чрезвычайную меру, например, в период коллективизации, а как «формулу власти». В качестве доказательств английский исследователь напоминает фразу из закрытого доклада Н.С.Хрущева XX съезду КПСС. «Сталин ввел понятие «враг народа». Этот термин сразу освобождал от необходимости всяких доказательств идейной неправоты человека или людей, с которыми ты ведешь полемику: он давал возможность всякого, кто в чем-то не согласен со Сталиным, кто был только заподозрен во враждебных намерениях, всякого, кто был только оклеветан, подвергнуть самым жестоким репрессиям...»
Привлекая различные источники, английский историк делает вывод, «что общее число погибших в период между началом 1930 и началом 1939 года было не менее 18 миллионов человек». Впрочем, он не исключает, что более точный итог репрессий — это 20 миллионов. К началу же 1939 года, когда отлов «врагов» заметно пошел на убыль, — подчеркивает Алан Буллок, «в тюрьмах и лагерях все еще оставалось около 6 миллионов политических заключенных». Надо полагать, что именно этот остаток «спецконтингента» и решено было вовлечь в «будни великих строек», так сказать, приобщить к выполнению «грандиозных задач», поставленных XVIII-м съездом ВКП(б) (так прежде называлась КПСС — авт.), который прошел в марте 1939 года.
«Хотя рабский труд в лагерях, — пишет Алан Буллок, — был и не очень производителен, все же он составлял часть советской экономики: миллионы трудились в шахтах, полтора миллиона на стройках, прокладывали железнодорожные пути, строили заводы...» Название и назначение одного из них нам с тобой, читатель, уже известно. Это сейчас. В далеком же теперь 1939 году, когда лагеря и зэки воспринимались как должное и считались неотъемлемой частью «советского образа жизни», об этом не принято было не только говорить или писать, но и думать. Особенно в сибирской глубинке, где практически каждый населенный пункт был подразделением ГУЛАГа, и чаще всего официально имел какой-либо номер, а не название.
«Секретность, окружавшая лагеря, делала их еще более устрашающими, — пишет Алан Буллок, — не было опубликовано ни одного списка арестованных, о лагерях в прессе не упоминалось, и все-таки каждый знал, что они составляют часть жизни, хотя друг с другом об этом никогда не разговаривали...»
«Начало строительства аффинажного завода в Красноярске следует считать прямым технологическим продолжением Норильского комбината. Если к его сооружению приступили в июле 1935 года, то постановление ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров СССР о строительстве нашего завода было принято 7 апреля 1939 года». Так свидетельствует в своих воспоминаниях о былом Павел Иванович Рожков, ныне один из старейших жителей Красноярска. Он работал на строящемся Норильском комбинате, затем громил фашистов на фронтах Великой Отечественной войны, а в декабре 1946 года был направлен на Красноярский аффинажный завод. Эту путевку в жизнь ему выписал сам Авраамий Павлович Завенягин, заместитель в те годы наркома НКВД и один из первых начальников Норильлага и Норильскстроя. Павел Иванович проработал на заводе до 1974 года. Причем в течение 19 лет в качестве его директора. По его и многих других специалистов свидетельствам, Норильский комбинат «просто был обязан иметь» свое технологическое продолжение. «Все дело в том, что когда здесь началась переработка первых партий местной сульфидно-полиметаллической руды, — вспоминает Рожков, — обнаружилось, что после извлечения из нее меди, никеля и кобальта остающиеся от процесса шламы в буквальном смысле начинены металлами платиновой группы, а также золотом и серебром». Понятно, пришедшее в руки людей такое богатство не могло быть упущено. Хотя тогда еще никто не знал, как можно было к нему подступиться.
Не имея ни малейшего отношения к металлургии вообще, а тем более к ее драгоценному созвездию, я все же хочу для таких же несведущих хотя бы кратко представить платину. И поможет нам в этом книга доктора технических наук, лауреата Государственной премии, директора первого в России института цветных металлов Александра Орлова. Она так и названа, «Драгоценные металлы». Из нее следует, что платина дороже золота и заметно тяжелее его. И не только по удельному весу, но и по тому пути к людям, который ей пришлось преодолеть.
Впервые платину обнаружили в начале 18 века в Колумбии. Она мешала добыче золота, и по этой причине в течение 43 лет платину, как «сорняк», сбрасывали в реки Колумбии. Но установив однажды, что платина не боится ни кислот, ни щелочей и является более, чем золото, тугоплавким металлом, в Париже в 1776 году была впервые устроена распродажа изделий из платины. Думаю, что с тех пор она и стала обретать международную притягательность.
В России первая встреча с природной платиной произошла в 1821 году, в долине реки Верхняя Нейва, что течет в 50 км к западу от Екатеринбурга. И опять помогла увлеченность людей добычей золота. Промывая его, местные мужики обнаружили в песке серебристого цвета комочки. Выбрасывать их не стали, а с характерной для россиян практичностью стали использовать в качестве... дроби при стрельбе из охотничьих ружей. Но уже в 1824 году тогдашний российский царь Александр I самолично прибыл на Урал, чтобы взять под свое монаршее покровительство добычу нового металла. Затем в апреле 1828 года у нас в стране была выпущена первая платиновая монета достоинством в 3 рубля и весом чуть более 10 граммов...
Однако и тогда, и позже речь шла лишь о россыпной платине. Освоение же норильских месторождений настоятельно принуждало к использованию методов извлечения рудной платины. Как отмечают исследователи, к тому моменту такой опыт имело лишь Канада. Здесь, в провинции Онтарио, близ города Садбери, добыча медно-никелевых сульфидных руд, аналогичных норильским, ведется с 1889 года, а извлечение платины было освоено лишь в 1919 году. Разумеется, канадские монополисты ни с кем не собирались делиться своими технологическими секретами. Вот почему опытный металлург тех времен, профессор Орест Звягинцев отметит в своих записках, что при разработке проекта завода в Красноярске НЕ БЫЛО:
...НИ ясного представления о составе и качествах исходного сырья.
...НИ технологии получения платиновых металлов из шламов.
...НИ конкретного понятия об аппаратуре, которую следует применять.
Иными словами, отечественным ученым-металлургам было над чем поразмышлять. И поскольку финал этих размышлений нам известен, вернемся к воспоминаниям ветеранов.
«Следует сказать, что новый завод, — подчеркивает Павел Иванович Рожков, — первоначально планировалось разместить в более промышленно развитом Новосибирске, обсуждался и норильский вариант, и возможности некоторых других городов. Как мне позже рассказывал один из сотрудников Госплана СССР И.Д.Возвышаев, после основательного обсуждения этой важнейшей проблемы точку в дискуссии поставил А.П.Завенягин».
А вот что написал для истории завода другой специалист, причастный к его созданию и становлению, уже упомянутый выше, доктор химических наук, тогда один из ведущих специалистов московского Института общей и неорганической химии Академии наук СССР, профессор Орест Евгеньевич Звягинцев:
«В октябре 1939 года в Красноярск, где правительством было определено местоположение завода, из Ленинграда выехала группа инженеров института «Союзникельоловопроект» (СНОП), состоявшая из В.В.Дроздова, В.П.Ципулина и Л.М.Кулижнова. В Москве к ним присоединился пишущий эти строки. Возглавил комиссию по выбору площадки М.И.Гутман, назначенный начальником строительства завода и выехавший в Красноярск несколько раньше. К ним присоединился также и представитель ГУЛАГа НКВД Н.Ф.Сидоров. По приезде в Красноярск члены комиссии посетили секретаря крайкома партии т.Панкова, председателя горсовета т.Котляренко и других руководящих лиц, у которых заручились содействием в средствах передвижения и рекомендациями со стороны архитектора и санинспекции...»
Ради выбора площадки под строительство завода, пишет Орест Евгеньевич, «в серое осеннее утро мы начали объезд различных районов города. Побывали в юго-западной части левого берега, но отказались от этого варианта, так как была ощутима удаленность от источников водоснабжения и могли возникнуть сложности при прокладке железнодорожных подъездных путей. Посетила комиссия и северо-западную часть, за рекой Качей. Но и этот район был отвергнут. На другой день, который также был серым и дождливым, проехали по правому берегу. Через Енисей переправлялись на пароходе, который пересекал реку, покрытую шугой. Осмотрели несколько площадок недалеко от станции Енисей и станции Злобино, где потом, во время войны, выросли различные заводы. И наконец доехали до завода «Красмаш»». За ним в северо-восточном направлении к реке Енисей были видны жилые дома, а левее — здание недостроенной ТЭЦ, первая очередь которой выпускала в небо черные клубы дыма. С противоположной стороны невдалеке проходила магистраль железной дороги. Поблизости от «Красмаша» была платформа, где останавливался пригородный поезд, именовавшийся народом кратко: «ученик». Между железной дорогой и ТЭЦ ничего не было...
С тоской и безнадежностью смотрел я на серое небо, серую грязную дорогу, на серые горы вдали, и, казалось, не поблагодарят нас за это неуютное место люди, которым придется здесь работать. Но черные клубы ТЭЦ, водокачка соседнего завода, гудки паровозов вселяли другое настроение. Обжить это место казалось нетрудным делом, а побыстрее ввести в действие проектируемый завод именно здесь — реальностью...
Впоследствии И.Я.Башилов мне говорил: «Зачем вы не выбрали площадку для завода в Минусинском крае? Там и климат лучше, и природа богаче. Людям там жить легче. Енисей течет и там». Пришлось отвечать, что Красноярск был выбран правительством, а не комиссией. Для этого были соображения весьма основательные, заключавшиеся в том, что в Красноярске должны были базироваться многие новые промышленные предприятия. Строительство и быстрый пуск такого промышленного куста дешевле и экономически выгоднее для страны...»
И если Орест Евгеньевич Звягинцев с календарной точностью не обозначил тот день октября 1939 года, когда была поставлена точка в выборе площадки, то поднятые из архивов документы совершенно определенно называют другую дату. 11 ноября 1939 года исполком Красноярского городского Совета специальным постановлением оформил отвод земельного участка размером 15 гектаров для промышленного и жилищного строительства аффинажного завода...
Наивно предполагать, что это событие, как и все последующие, связанные с историей «Красцветмета», было как-то увековечено центральной или краевой прессой. Ни слова, ни строчки, ни даже косвенного упоминания о зачатии важнейшего для страны предприятия. Вошедший, как говорится, с первых пеленок в непроницаемую систему НКВД завод сразу же попал под плотное покрывало полнейшей неизвестности и оставался «объектом не для печати» на протяжении еще нескольких последующих десятилетий. Первые упоминания о «Красцветмете» стали появляться на страницах газет, в теле- и радиопрограммах лишь в самом конце 80-х годов минувшего столетия. Считай, через полсотни лет после получения заводом прописки на красноярской земле. Кому-то где-то стало вдруг ясно, что свои секреты необходимо иметь, но используя для этого не застарелый, гулаговский, а мировой опыт. Когда о предприятии можно узнать все или почти все, включая и историю его появления, а секретность начинается лишь там, где речь заходит о технологиях.
И еще об одной, на мой взгляд, весьма существенной детали. Так принято у россиян, да и у некоторых других народов, обычно вскоре после рождения каждый младенец получает не только имя, но и право всю дальнейшую жизнь пользоваться именем того, кто стал источником его зачатия. Хотим мы того или не хотим, историю не перепишешь. Отцом рожденного в Красноярске завода был ГУЛАГ, а матерью его стала Наука. Так что как бы ни называли в разные времена «Красцветмет», я убежден, что по отчеству своему он навсегда ГУЛАГОВИЧ. И слава Богу, что настало время, когда это не нужно замалчивать, хотя бы ради того, чтобы завод был признан вечным памятником тем, кто, находясь в его зоне под дулами сталинских автоматов, бессчетно отдавал созиданию лучшие свои годы, а то и жизни. Да и нет на территории предприятия до сих пор ни памятной стелы, ни мемориальной доски, ни каких-то иных уважительных по отношению к предкам-металлургам атрибутов. Только загнанный в тесноту трех комнат заводской музей и может поведать о прошлом, но он, как мне показалось, чаще всего используется лишь как место встречи ветеранов. Для посещений же «с улицы» он закрыт, а из десяти опрошенных мной молодых работников «Красцветмета» лишь один честно признался, что «несколько раз собирался зайти», но все времени не хватает, так как после окончания рабочего дня «надо успеть на служебный автобус». Остальные о музее даже и не слышали. Что-то с памятью у нас стало...
В центре Норильска, на Гвардейской площади, «в обстановке торжественности» даже закладной камень установили, пообещав возвести в этом месте памятник тем, кто создавал основу комбината и чудо-города. Эту базальтовую глыбу весом в 100 пудов доставили с горы Рудной. На прикрепленной к ней пластине так и написано: «Здесь будет сооружен обелиск, всегда напоминающий о подвиге норильчан, покоривших тундру, создавших наш город и комбинат». Произошла закладка по историческим меркам недавно, 26 июня 1966 года. Тогда, понятно, о зэках, начинавших с нуля Норильск, открыто не говорили, поэтому обелиск должен был увековечить подвиг более позднего периода, когда, начиная с конца 50-х годов, сюда по путевкам комсомола стали приезжать со всей страны молодые добровольцы. Со многими из них я был знаком, и они действительно славно потрудились, но первыми их назвать невозможно.
Для истинно первых были устроены массовые захоронения на склонах горы Шмидтиха. Говорят, что человеческих черепов и костей здесь не мерено. Поляки, бывшие советские прибалты возвели в этом скорбной памяти месте мемориальный комплекс. Горят лампадки и в поставленной на склоне православной часовне. Но расположено все это так далеко «от народа», от оживленных норильских перекрестков, что без специальной экскурсионной поездки увидеть мемориал невозможно. Словно по чьему-то умыслу устроили его где-то «на выселках», хотя именно там и начинался первозданный Норильск. И уже много лет на него с высокого постамента, словно последний конвоир ГУЛАГа, поглядывает Владимир Ильич Ленин, а за его спиной многокилометровый Ленинской проспект пролег. Красивый в любое время суток, многолюдный и, похоже, совершенно независимый от прошлого. Что-то с памятью у нас стало...
А глыба та по-прежнему не только «хорошо стоит» под окнами дирекции комбината, но, надо полагать, уже и «корни пустила» в щедро политую кровью и потом зэков землю. Но обелиск все так и не готов к смене не очень-то почетного по сути своей караула. У комбината, говорят, ежегодно есть только миллиардные прибыли, а вот «реальных денег хронически не хватает», у города — тем более. Могли бы сброситься на обелиск по сотне-другой и сами норильчане, средняя зарплата на комбинате, а на нем работают порядка 100 тыс. человек, под 20 тыс. руб. в месяц, но многие полагают, что государство само обязано раскошелиться за изобретенную когда-то «мясорубку» под названием ГУЛАГ. Нет, определенно что-то с памятью у нас стало...
В начало Пред.глава След.глава