Однажды
хозяйка заводского музея Любовь Павловна
Бомбакова вручила мне московский адрес и
номер домашнего телефона сына Башилова,
Владимира Ивановича. Причем возможность
сделать это, как я понял, появилась
совершенно неожиданно и для нее, и тем более,
для меня. Все предыдущее время о
родственниках ученого были известны
довольно противоречивые сведения. Кое-кто
из заводских ветеранов, к примеру,
утверждал, что семья Ивана Яковлевича все
время его жизни в Красноярске оставалась в
Москве и что к 1997-98 гг. в живых от нее никого
не осталось. Получалось, что 10 лет своего
пребывания в Сибири Башилов провел в
одиночестве, а одна почтенная дама «осведомленно»
заметила, что ученый завел здесь новую
семью. Словом, как я начинал постепенно
понимать, многие сведения о Башилове
существовали заметно отстраненно от
достоверности. И может быть, в какой-то
степени моя настойчивость в поиске
свидетелей и свидетельств и вывела однажды
хранителей истории завода на младшего
Башилова, что лично я воспринял как крупную
удачу.
Москва
Апрель 2000 года
— Владимир Иванович, расскажите, пожалуйста, о своем отце. Каким он был?
Задав этот вопрос сыну Башилова, я включаю диктофон и терпеливо жду. Стандартная для России квартира находится в огромном жилом доме на улице Удальцова. Она соединяет две наиболее оживленных параллельных столичных магистрали, проспекты Вернадского и Ленинский. Худощавый, среднего роста мужчина энергично ходит по комнате, потом, закурив очередную сигарету, садится в кресло. Моему собеседнику 68 лет. Он профессиональный геолог. Работает в государственном научно-производственном предприятии «Аэрогеология». Бросив короткий взгляд на один из фотопортретов отца, которых на стенах и на книжных стеллажах оправданно много, он начинает негромко говорить.
—
Иван Яковлевич был добрейшим человеком. Все,
кто знал его, уже при первой встрече
проникались к нему уважением. Поверьте,
иных мнений я не слышал и говорю вам это с
максимальной объективностью. Сама его
внешность была не совсем обычна. Огромный
лоб, очень красивое, с утонченными чертами
лицо. Ошибиться в его интеллигентности и
уме было невозможно. Он умел прекрасно
говорить и был превосходным лектором, с
первых слов устанавливая полнейший контакт,
скажем, со студентами. А вот принимать у них
экзамены по билетам не любил, убежденно
полагая, что в таких случаях они списывают
все со шпаргалок. Он просто усаживал
каждого перед собой, и они беседовали на
определенную тему. Причем он очень многим
при этом помогал. И еще одна деталь его
внешности. Он был похож на Ленина. Борода,
подвижность, отдельные жесты. Однажды в
метро его остановили какие-то совершенно
незнакомые ему люди и предложили сняться в
роли вождя мирового пролетариата. Он
отказался. Какое-то время эти люди вновь и
вновь встречали отца и напоминали о своем
предложении. Но он был непреклонен. Они
отстали от него, как говорил отец, лишь
после того, как узнали, что он ученый.
Наверное, это были киношники со студии «Мосфильм».
— Иван Яковлевич старался быть вне политики?
— Однозначно на этот вопрос ответить невозможно. В дореволюционное время, в годы своей студенческой молодости он относил себя, как мне известно, к партии эсеров. Был знаком с Вячеславом Михайловичем Скрябиным, который позже стал близким к Сталину человеком и обрел известность как Молотов. В те же годы он состоял в партии коммунистов-большевиков. Позже он возглавлял Совет Народных Комиссаров, правительство СССР, а в годы войны был министром иностранных дел. Известная и достаточно мрачная личность в истории страны. Говорят, что отец по молодости несколько раз дискутировал на революционные темы с Молотовым, но не более того. Когда же произошла революция, отец полностью отошел от политики, погрузившись в научную деятельность. Кстати, он так увлекся ею, что сумел получить диплом политехнического института в Питере много лет спустя после завершения учебы в нем. К тому моменту им уже были открыты первые в стране соли радия, а чуть позже урана и ванадия. Он возглавил радиевый завод. А ученая степень доктора технических наук была присуждена ему без защиты диссертации. Это произошло в 1937 году.
— А что, на Ваш взгляд, могло стать поводом для ареста доктора Башилова?
— Элементарный донос. Это был весьма популярный в те годы «жанр». Очевидно, кто-то в окружении отца испытывал жгучую зависть к его успехам, к его стремительной карьере. Кто был автором доноса, к сожалению, навсегда ушло в землю. Позже отец мне рассказывал, как, уже став зэком, он мучительно перебирал в памяти факты собственной биографии, пытаясь найти тот, который мог быть использован недругами в качестве повода для доноса. При его кипучей жизни их было много. Скажем, могли припомнить, что в свое время он поддерживал позиции партии эсеров. Позже, наивно сославшись на большую загруженность наукой, он отказался вступить в ряды партии коммунистов-большевиков. Побывал за границей — значит, мог стать шпионом! Не захотел играть роль Ленина... Какой из этих фактов был использован в НКВД как повод для ареста он, разумеется, так и не узнал. А может быть, они все были под прицелом, как говорится, по совокупности...
— В момент ареста отца Вам было уже 6 лет. Вы помните, как это происходило?
— Лишь отрывочно. Его взяли очень ранним утром 22 августа в деревне Никулино. Это в Подмосковье, между станцией Истра и Новым Иерусалимом. Здесь наша семья обычно проводила лето. Я проснулся от шума. Отец подошел ко мне и сказал: «Спи, спи... У нас просто проверяют паспорта». Такое иногда происходило.
И только на следующий день я узнал, что отца увезли. Мы сразу вернулись в Москву и увидели, что в нашей квартире учинен настоящий погром. Помню, отец азартно коллекционировал бумажные деньги. Поэтому после обыска весь пол был усыпан различными купюрами. Многая мебель была поломана. А вот этот письменный стол отца выжил. Теперь я за ним работаю. Очень хороший и удобный стол. Сохранились и следы взлома его ящиков.
Какой ордер, какие понятые! Тогда все это не требовалось, да и обыск происходил в наше отсутствие. Дверь просто высадили... Если судить по рассказам отца и моей мамы, то как ученый-металлург отец после ареста стал работать в одном из Ухтинских лагерей лишь в начале 1940. До этого он долгое время был землекопом, сторожем, что очень тяготило его... Когда маме в том же году разрешили навестить в лагере отца, он уже жил в отдельном домике и работал исключительно как специалист...
Избранные места из писем И.Я.Башилова, многие из которых, так и остались безответными
«Председателю Совета Народных Комиссаров
СССР
В.М.Молотову от Башилова Ивана Яковлевича,
инженера-металлурга, профессора технологии
редких
и радиоактивных металлов, доктора
технических наук,
6 мая 1939 г.
Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович! Оказавшись неожиданно по воле сложившихся обстоятельств в крайне тяжелом и совершенно незаслуженном положении, считаю необходимым обратиться к Вам и как к главе Советского правительства, и как к лицу, которое меня знало в прошлом.
С 1919 года я бессменно работал по технологии радия и редких металлов. Имею в этой области общепризнанные крупные заслуги, отмеченные приказами по ВСНХ, НКТП и в соответствующей научной литературе. В отношении радия я имею право утверждать, что весь добытый и добываемый в СССР радий получен либо лично мною, либо в основном и главном по новым и оригинальным способам, предложенным и разработанным мною. Никогда никакой борьбы против Советской власти я не вел, будучи органически связан с нашим великим строительством, давшим мне средства и силы для новаторской научно-практической работы. Отсюда безвозмездная передача мною всех своих изобретений и работ нашей промышленности, начиная еще с 1921 г.
За эти двадцать лет мне приходилось не раз выдерживать борьбу с рутинерами, завистниками и, несомненно, просто с врагами народа, осложнявшими мою работу, но вера в конечный успех дела помогла мне переживать эти неприятности, считая их временными и не придавая им большого значения. В частности, за последние три года жестокой атаке подвергалась моя работа по Табошарскому опытному радиевому заводу, который мне тем не менее удалось довести до промышленного масштаба, но развитие которого было задержано в результате «специальной комиссии Главредмета», составившей осенью 1937 года явно тенденциозный акт, содержавший в отношении меня даже прямую клевету. И только через восемь месяцев после особого приказа по НКТП от 1/YI-38 это дело было пущено вновь, так как логика самой жизни отмела ряд выводов указанной комиссии и доказала мою правоту. Однако буквально накануне подведения итогов своих работ, успешного завершения всех моих начинаний на Табошаре и Майла-Су в Ср. Азии и по радиеносным водам, работ, которые несомненно открывают перед радиевой промышленностью Союза крупнейшие перспективы, 22/YIII-38 г. я был арестован. Это обстоятельство и крайне тяжелая обстановка следствия совершенно дезориентировали и довели меня до глубоких нервных и психических травм, которые помешали мне защищаться. Попытки мои добиться приема у наркома или доверенных помощников не дали результатов. Фактический обвинительный материал мне был предъявлен только в конце следствия и оказался по существу вздорным. На мой взгляд, мне удалось ссылками на фактические данные его опровергнуть и доказать в ряде моментов его чисто клеветнический характер. Но постановлением ОСО НКВД от 14/II я «за вредительство и участие в антисоветской организации» был приговорен к пяти годам исправительных лагерей и с 25/II нахожусь на Котласском пересыльном пункте. Помимо поданных мною на имя наркома вн. дел СССР еще во время следствия заявлений, в которых я стремился привести данные в свою защиту и добиться более внимательного к себе и к своему делу отношения, 8/IY-39 года я через управление Котласской базы ГУЛАГа НКВД подал жалобу прокурору Союза с просьбой отмены приговора, исключительно жестокого по своей незаслуженности. А сейчас позволю себе напомнить о себе Вам, ссылаясь на личные встречи по б. С.-Петербургскому Политехническому институту. Дело в том, что в протоколе Особого Совещания от 14/II-39 г., наряду с указанием моей специальности, было отмечено, что с 1913 по 1917 г. я был в партии С.-Р., и у меня возникло предположение в тщетных попытках найти причину всего случившегося со мной, что не в этом ли обстоятельстве заключается разгадка. И мне хочется напомнить Вам, что во времена своей юности я не был сколько-нибудь одиозной фигурой, и, что Вы лично не только беседовали со мной по вопросам, связанным с жизнью руководимой Вами группы марксистов, но и приглашали меня, единственного из посторонних, на собрания Вашей группы, как это было при обсуждении отношения к войне 1914 г., когда моя личная позиция в этом вопросе полностью совпадала с позицией передовых большевиков. Поэтому известная Вам моя юношеская деятельность вовсе не была, очевидно, таковой, чтобы неизбежно привести меня к преступной борьбе с Советской властью в эти последние годы. И я думаю, что Вы согласитесь, что вменять мне в вину недостаток политической прозорливости тогда так же нелепо, как и обвинять во вредительстве человека, творческая мысль которого и активная работа которого занимают столь почтенное место в нашей новой и передовой советской радиевой промышленности.
Я понимаю вполне, что в великой тревоге за безопасность Страны Советов в период разгрома вражеских заговорщиков мог быть захвачен всплесками шквала борьбы и я, но я не могу допустить, чтобы это продолжалось длительное время и привело меня к уничтожению как полноценного работника, активного участника великой социалистической стройки! Поэтому прошу Вас как главу Советского правительства хотя бы несколько вмешаться в мое дело для скорейшего восстановления истины и прекращения того положения, когда человек, целиком преданный своей работе, имеющий совершенно реальные крупные достижения в ней, волею слепых обстоятельств и, я не сомневаюсь в этом, происками тупых и злобных перестраховщиков и мракобесов был насильно от этой работы оторван и вместе со своей семьей был поставлен в исключительно тяжелые условия.
Версия следователей НКВД, что все положительное, что я дал нашей промышленности, является маскировкой хитрого и злобного врага, в данном случае явно абсурдна. Почему, спрашивается, я не мог, если был действительно врагом Советов, не соваться в гущу научно-практических проблем, в которых заинтересован наш Союз, и «эмигрировать в науку», уйти в отвлеченные и бесконечные опыты и исследования, которые под знаком самой высокой научности оказывались бы бесплодными для построения новой науки и борьбы за социализм.
Я позволю себе обратить внимание на все эти несообразности потому, что они, мне кажется, при самом поверхностном взгляде, но с учетом всех сторон дела, говорят о каком-то большом недостатке и даже пороке в следствии и в решении по моему делу. И я прошу Вас оторвать от меня руку подлинного врага, который, видимо, тонко и умело воспользовался великой тревогой в нашем социалистическом государстве и фактически выбил сейчас меня из списка живых. Я прошу Вас обратить внимание на дело радия в СССР, этого «великого революционера в науке», по выражению, поддерживавшемуся В.И.Лениным, и именем Великой Сталинской Конституции вернуть меня к активной работе и к моей семье, положив конец тяжелой судебной ошибке!
И.В.Сталин и Вы не раз подчеркивали важность и необходимость оценки людей по их реальным делам — ПОСМОТРИТЕ ЖЕ НА МОИ ДЕЛА! Они, несомненно, говорят за меня, мои ошибки юности прошли бесследно, ибо ни с эсерами, ни с какими другими антисоветскими группировками я за все время Советской власти никаких связей не имел и не мог иметь, найдя свой собственный и полезный для СССР жизненный путь, который целиком связывал меня с нашим социалистическим строительством и полностью меня захватывал! Вся моя жизнь и открыта, и, по существу, очень проста.
В случае необходимости по первому Вашему требованию я готов по всем затронутым в настоящем письме вопросам дать развернутые разъяснения и соображения.
г.Котлас Архангельской области.
Перевалочный пункт ГУЛАГа НКВД
Б. студент-металлург Петроградского
политехнического института И.Башилов»
Из письма в ЦК ВКПб)
«...чувствуя себя совершенно невиновным в приписанных мне преступлениях, я обращаюсь с просьбой помочь скорейшему восстановлению истины в моем деле и дать мне возможность работать в полную силу, как того требует Советский Союз и его великие, огромные задачи...
Я прошу вас просмотреть шаг за шагом мой путь и мою деятельность, и я прошу вас предать меня суду, который бы мог совершенно беспристрастно и строго подвергнуть рассмотрению мое дело. И я уверен, что только реабилитация моей деятельности может быть решением этого суда!»
8 июля 1940 г.
Здравствуйте, мои дорогие! Последнее письмо я недавно получил от Лели, от 30/Y. До этого была открытка от мамы и письмо общее от начала мая. Это меня очень волнует и угнетает... Вы можете писать хоть каждый день. Многие здесь получают сразу по несколько писем раза 3-4 в месяц! Я имею право писать один раз в месяц, что и делаю теперь очень исправно, отправляя вам письма каждый месяц между 12 и 15.
Вы пишете, что бабушка ждет от меня письма, но знает ли она мое настоящее положение? Без этого я даже не знаю, как ей написать. Здесь опять стали очень редко освобождения — очень многие получают отказы на свои жалобы. Не знаю, что и как будет дальше. Надежду потерять прямо страшно.
Вместе с этим письмом посылаю копию жалобы на имя прокурора Союза. Короче, лучше, чем написано, написать не сумел. Делайте с нею, что найдете нужным.
Очень прошу маму помочь одному нашему сотруднику, который очень хорошо ко мне относится и многое сделал для облегчения моего состояния, показаться хорошему доктору-специалисту. Заболевание у него тяжелое, на мой взгляд, ему трудно в этом непривычном для него климате... Надо ему во что бы то ни стало помочь хорошим медицинским советом...
Даже Августа (сестра Ивана Яковлевича — авт.) не черкнет ни строчки... Или и она теперь уверилась, что я мог, убиваясь на работе, забывая ради нее про все на свете, даже самое близкое и дорогое, мог другой рукой подкапывать яму под это дело, под свое дело, под самого себя, под все, на что надеялся, чем жил и что коренным образом сближало меня с теми возможностями жить по разумному основанию, что было заложено в основу советского правопорядка?
Это письмо я посылаю с оказией, и поэтому во избежание неприятностей каких-либо лучше будет, если вы его уничтожите.
Как я писал вам, на зиму у меня нет теплых рукавиц. Старые, которые я так любил, украли. Устройте как-нибудь их пересылку. Хорошо будет, если вышлете еще пару белья, так как тяжело надевать казенное. Если только все это не будет для вас обременительным и если злая судьба заставит проводить здесь зиму еще.
Боже мой! Знаете ли вы, как мне тяжело!
У тов., о котором я писал выше, заболевание м.б. на нервной почве. Не устроит ли мама его к Бурденко или кому-либо из его помощников? С ним я послал еще вам 100 рублей. Ну, крепко всех вас целую. Я ведь помню и вспоминаю вас так часто и так больно...
Писать больше не могу — расстроился совсем...
8/YII вечер, лаборатория.
Без разрешения ехать сюда ни в коем случае нельзя. Хлопочите или, вернее, попробуйте похлопотать в Москве, но где, я этого не знаю. В ГУЛАГе — вряд ли...»
Наркому внутренних дел Союза ССР,
члену Государственного комитета обороны Л.П.Берия.
От доктора технических наук, профессора
химии и
технологии радия и редких металлов,
инженера-металлурга
Башилова Ивана Яковлевича, заключенного на
5 лет в
Ухтоижемском лагере НКВД по приговору
Особого
Совещания при НКВД за «вредительство и
участие в
антисоветской организации» со сроком
начиная
с 21/YIII 38 года
Заявление
Перед тяготами и страданиями, которые в настоящее время переживает вся наша страна в результате навязанной войны, несчастья, переносимые одним человеком и даже одной семьей, конечно, ничтожно малы. Поэтому обратить на них внимание руководящих органов Союза может показаться сейчас делом несвоевременным. Однако в моем деле имеются некоторые совершенно своеобразные обстоятельства, встречающиеся в жизни лишь очень редко. Это, я полагаю, и дает мне право рассчитывать на известное внимание даже теперь, при исключительном положении страны.
К числу подобных обстоятельств можно отнести прежде всего то, что присужденное мне «наказание» я отбываю в лагерях на том самом предприятии, первом и пока единственном в мире, которое добывает радий из ископаемых вод по способу, авторское свидетельство на который принадлежит мне. Этот изобретенный мною способ я, подобно ряду других своих изобретений, отданных в нашу промышленность, передал с подробными инструкциями (также безвозмездно) ГУЛАГу ГПУ в 1929-1930 годах, и в делах лагеря и посейчас еще сохранились следы моей консультантской работы по постановке дела в первые годы работы этого промысла. В силу этого, помимо всего другого, я больше, чем кто-либо, чувствую тяжесть своего настоящего положения, не только выматывающего мои личные силы, но являющегося также злой и тяжелой помехой той работе, которую я веду и которую я как специалист хорошо знаю. Ведь не надо доказывать, что на положении заключенного, лишенного гражданского и политического доверия, значительная доля моих сил тратится на преодоление внешних и внутренних препятствий, прямого отношения к работе не имеющих. И это в тот момент, когда все силы должны быть в целеустремленном напряжении!
Правда, за те 2 с небольшим года пребывания моего в здешнем лагере после приговора мне удалось провести несколько работ, в результате которых частью был изменен, а частью существенно усовершенствован производственный процесс здешнего предприятия в его наиболее важных стадиях. Я получал «лагерные премии» и представлялся даже к досрочному освобождению. Однако мои работы все-таки полного практического применения на промысле не получают. У меня не оказывается достаточно ни сил, ни средств для того, чтобы их надлежащим образом поддержать и развить. (...)
Мой арест был произведен буквально накануне начала работ специальной комиссии, избранной на заседании Отделения естеств. наук Академии наук Союза под председательством Вернадского, по моему докладу в конце июня 1938 г. В задачу этой комиссии входил обстоятельный просмотр всего положения с радиевым делом в СССР, а в том числе и с моими работами, и составление специального доклада по вопросу дальнейшего развития и организационных форм этого дела. Несомненно, работы этой комиссии внесли бы полную ясность в оценку моих личных работ и полностью лишили бы почвы голословные обвинения меня во вредительстве. Таким образом, арест мой до работы этой комиссии не только не способствовал внесению ясности в радиевое дело, но, несомненно, очень повредил ему...
Я прошу Вас отменить как не отвечающее ни в какой мере истинному положению вещей решение Особого Совещания по моему делу и вернуть меня к продуктивной и творческой работе, к которой я пока еще способен.
Отдано нач. II части в 15 часов 6/Y-42 г.»
Позволю себе заметить, что «перевоспитатели» из ГУЛАГа придавали, похоже, какое-то особое значение этому методу, когда ученый, разработавший какой-то новый технологический процесс, сам и внедрял его, но уже в качестве лишенного свободы. Наверное, это делалось для того, чтобы не было возможностей отвлекаться «по пустякам».
Из автобиографии Ивана Яковлевича Башилова
«В условиях заключения я работал в лаборатории, где провел до 20 разнообразных исследований, часть которых послужила выяснению отдельных сторон процесса, а часть была полностью или частично внедрена в производство... В 1940 году предприятие впервые за ряд лет смогло выполнить план, так как благодаря моему предположению очень сильно обогащались получившиеся в производстве концентраты и тем самым очень сильно увеличивалась пропускная способность установок предприятия. За все эти работы постановлением Особого совещания в 1942 году мне был сокращен срок пребывания в лагерях на 6 месяцев. Однако в январе 1943 года я был переведен в другой лагерь того же района. А в апреле был направлен в Москву...»
Находясь в лагере и на этапах, Иван Яковлевич Башилов делал краткие записи в своем карманном блокноте достаточно регулярно. Однако полностью дневник прочесть уже не удастся. Как свидетельствует сын ученого, записи отца бесследно исчезли после смерти старшей дочери Башилова, Елены. Будучи в почтенном возрасте она одиноко жила в Москве и однажды умерла прямо на улице. Документов при ней не оказалось, и она долгое время неопознанной лежала в морге. А в это время ее квартира была разграблена. Вместе со многими вещами исчез и дневник Ивана Яковлевича. Но на страницах журнала «Химия и жизнь» сохранились очень важные, на мой взгляд, его фрагменты. По согласованию с сыном Башилова я и перепечатал их оттуда.
Любопытно, что спустя почти восемь лет после выхода книги «Плата за платину» версию о некоторых подробностях кончины старшей дочери Башилова решительно опровергла его праправнучка, Ирина Исакова. И ныне проживающая в Москве. Отыскав меня по телефону, она сообщила, что текст моей работы обнаружен ею и прочитан на сайте красноярского филиала общества «Мемориал» Поблагодарив автора «за хорошо написанную книгу», она потребовала внести необходимые, на её взгляд, уточнения.
По электронной почте Ирина сообщила о том, что не соответствуют действительности, в частности, те факты, что Башилова Елена Ивановна была одинока и умерла на улице. По словам Ирины и ее родителей, та не была одинока - имела семью (мужа и сына), умерла в больнице и похоронена в Москве.
Еще от своей собеседницы я узнал, что и «разгрома»в квартире не было, как не
было и морга, в котором, якобы, долгое время находилась скончавшаяся Елена
Ивановна. Неизвестно Ирине и место, где находится теперь пропавший дневник Ивана
Яковлевича Башилова, и сохранились ли эти записи «мне неизвестно», написала
Ирина. А вот некоторые семейные фотографии давно минувших лет в их квартире
можно увидеть.
Кстати, москвичка попросила меня и о том, чтобы, по возможности, я сообщил ей
столичные координаты сына Башилова, Владимира Ивановича. Что я и сделал…
Внести же эти уточнения в текст книги, которая тиражом в две тысячи экземпляров была отпечатана в Иркутске более восьми лет назад и довольно быстро была раскуплена, теперь уже не представляется возможным. Жаль, конечно. Зато в электронную версию книги эти уточнения при содействии Алексея Бабия, руководителя красноярского «Мемориала» внесены 20 октября 2009 года. Вы их только что прочитали…
В начало Пред.глава След.глава