Москва.
Апрель 2000 года.
Квартира В.И.Башилова
— Читая воспоминания ветеранов завода, я обратил внимание на то, что Завенягин предлагал Ивану Яковлевичу поехать в Норильск, но Ваш отец настоял на Красноярске. Скажите, Владимир Иванович, так ли было на самом деле?
— Думаю, что Авраамий Павлович Завенягин был прекрасно осведомлен о работах отца в сфере извлечения редких металлов. Тогда подобных специалистов, как говорится, можно было перечислить поштучно. И Норильский комбинат, и технологически связанный с ним Красноярский аффинажный завод относились к ударным объектам НКВД и были подконтрольны Завенягину. Он действительно очень хотел, чтобы отец поехал в Норильск, но к нашей общей семейной радости, если так можно сказать, его не пропустила туда медкомиссия. Он в лагерях Ухты так подорвал здоровье, что в Норильске не выдержал бы и двух лет. Так что, получив свободу, подлинного права выбора он не имел и вряд ли мог на чем-либо настаивать, даже будучи крайне нужным ГУЛАГу специалистом. Ему, к примеру, было запрещено проживать во всех городах областного значения. Так что выбор был минимальным: либо Норильск, либо Красноярск! Кстати, тогдашний ректор МГУ, будущий президент Академии наук СССР академик Несмеянов готов был взять отца руководителем одной из кафедр университета. Но оба понимали, что через запрет НКВД перешагнуть невозможно. Уверен, что это ведомство не согласилось бы отдать отца в чистую науку...
Отметим для себя, что, отсидев 4,5 года в лагерях, Башилов вместо накидки нового срока, что по «законам» НКВД делалось обычно в восьми случаях из десяти, получил относительную свободу. По крайней мере, конвоиры его больше не сопровождали. Но судимость не была снята, а это означало, что ему предстояло регулярно отмечаться в ближайшем из отделений Красноярского управления НКВД. По утверждению многих репрессированных, такая процедура порой воспринималась тягостнее, чем конвоир за спиной.
Достоверно известно, что в те «вражеские» годы режимные органы на многих предприятиях в стране категорически запрещали назначать политических заключенных или репрессированных на руководящие должности, особенно в цеха основного производства. Прежде всего это касалось тех, кто был «загнан в угол» практически по любому из пунктов 58-й статьи. А наивысшая категоричность запрета предъявлялась к тем, кто был осужден «за контрреволюционную деятельность» с первоначальным сроком от трех до семи и реже до десяти лет. По прошествии полувека трудно понять, какая логика скрывалась за этим требованием, но она исправно действовала и лишь крайне редко допускались какие-то послабления. Сотрудники режимных служб периодически устраивали спецпроверки кадров и принимали решительные меры «по выявленным недостаткам». Обнаруженных на руководящих должностях репрессированных спецов незамедлительно увольняли. Чаще их, как спецпоселенцев, назначали на рядовые рабочие должности в те коллективы, которые занимались строительными работами. Правда, особо ценные таланты все же удавалось сохранять там, где было нужно производству, а не кадровикам в штатском.
Острейшая нехватка квалифицированных спецов, особенно ощутимая во время Великой Отечественной войны, вынуждала руководителей предприятий сознательно идти на нарушения этого требования. Трудно утверждать, что приказ № 167 от 10 июня 1942 года, подписанный М.И.Гутманом, относится к числу самых первых из серии оправданных нарушений подобного рода. Но именно в нем начальник строительства завода распорядился, к примеру, «з/к Бориц Василия Васильевича зачислить с 9.04.42 на должность прораба по монтажу и изготовлению оборудования». Можно предположить, что кадровый голод заставил М.И.Гутмана принять в отношении этого заключенного и еще одно решение. Своей рукой в уже отпечатанном приказе он сделал приписку: «На правах помощника главного механика». А это, согласитесь, далеко не рядовая должность.
Подобные назначения происходили и позже. Сначала завод готовился к пуску, потом требования к нему из Москвы все более крепчали и его руководство в такой обстановке не имело возможности, как говорится, пассивно ждать милостей от природы или уповать на везение, не обеспечивая его своими действиями. Кстати, и памятное получение на опытной установке первых платины и палладия 23 марта 1943 года тоже связано с именем «врага народа», инженера Константина Константиновича Белоглазова. Он и монтировал ее, и настраивал, и получал на ней первую продукцию «Красцветмета»... Сохранился приказ зам. начальника исправительного лагеря и аффинажного завода, ст.лейтенанта НКВД И.Сорокина, согласно которому з/к Белоглазову К.К. было назначено спецпитание. Правда, что входило в него, не указано...
В те дни газета «Красноярский рабочий» сообщала о том, что...
...на первенце энергетики края, на КрасТЭЦ, начала свою работу пусковая комиссия. «После 48 часов бесперебойной работы станция будет принята в эксплуатацию».
...в одном из зданий военных мастерских вольнонаемный печник тов.Галим Салитович Гарифулин при сносе печи обнаружил пять слитков золота весом 54 фунта 31 золотник и 48 долей. «Ценную находку тов.Гарифулин сдал в фонд обороны страны».
...на митинге представителей трудящихся города, который прошел в театре Пушкина, для бойцов Красной Армии собрано 25 тыс. экз. книг и 1000 посылок с подарками.
Приказ № 1
06.01.44 г.
3\к Сучковой из бригады Ивановой за утерю электролампочки в 75 ватт объявить строгий выговор и удержать стоимость эл/ лампочки по рыночной цене.
Приказ № 158
29.05.44 г.
Несмотря на неоднократные предупреждения и запреты поддерживать какую-либо связь вольнонаемных сотрудников с заключенными, она все же продолжается.
В ночь с 26 на 27 мая с.г. з/к Анисимов Ф.С., осужденный по статье 58. 11.10 УК РСФСР сроком на 10 лет, в течение 10 минут по служебному телефону вел разговор на отвлеченные темы с дежурной по электростанции т.Марченко Е.П.
Дежурная телефонистка Игнатович Л., зная, что вышеуказанные лица разговаривают не по служебным делам, слушала их разговор и вставляла реплики. За использование телефона для личных целей и незаконную связь с вольнонаемным работником завода з/к Анисимова Ф.С. водворить в штрафной изолятор сроком на 15 суток с выводом на работу и лишить дополнительного питания на 10 дней.
Приказ № 214
14.07.44 г.
За проявленную инициативу з/к Терехову В.К., собравшему утиля цветных металлов 83 кг, объявить благодарность с занесением в личное дело и премировать 50 руб. Зачислить на дополнительное второе горячее блюдо на 10 дней.
Приказ № 83
20.04.45 г.
К 25 апреля с.г. провести осмотр всех конематок в возрасте до трех лет и старше с целью определения их пригодности к расплоду. Одновременно провести осмотр жеребцов-производителей и проверить у них качество спермы. Категорически запретить использование жеребцов-производителей на каких-либо работах. На период проведения конской случной кампании обеспечить не менее 10 центнеров лучшего сена и 2 центнера концентратов на голову.
Приказ № 146
03.06.45 г.
За добросовестное отношение к работе по разгрузке парохода «Орджоникидзе», прибывшего с грузом шлама для завода, выдать з/к бригад Гаркушенко, Балабан и Балло по 100 граммов местного табака. Расходы списать за счет лагеря.
А.А.Романкевич:
На наш завод каждое утро, к 8 часам, шла огромная колонна в окружении охраны и собак. Все движение по тракту в это время останавливалось. Только слышно было шарканье ног огромной массы людей.
Среди безмолвно двигавшихся по пыльной дороге выделялся один человек. Он шел, возвышаясь над всеми на целую голову. Солидный, подтянутый, с заложенными за спину руками. Плотный, с высоко поднятой массивной головой, покрытой густой сивой и наполовину седой шевелюрой, в двойных очках... Он бросался в глаза своей солидностью и достоинством. Это был профессор Ленинградского университета Рудольф Людвигович Мюллер, репрессированный неизвестно за что. Как-то его везли впереди колонны зэков на дрожках. Они прыгали и дребезжали на галечной дороге, а седока так трясло, что эта привилегия вскоре была отменена, и он опять шел в общей колонне пешком.
Мне выпала честь работать с этим человеком. Мы пришли на завод совершенно неподготовленными, и нашими учителями стали такие незаурядные личности, быть рядом с которыми сочли бы за высокую честь многие ученые и инженеры. Но из-за того положения, в котором они находились, многие отказывались с ними работать и здороваться, таким было это время, когда процветала жестокая несправедливость. Я же в течение пяти лет была постоянной сотрудницей профессора Мюллера, осужденного по 58-й статье... Это был мой учитель. Я, десятиклассница, была ученицей профессора, который помогал мне осваивать работу с нуля! Он обычно говорил: «На работе думайте только о деле. Уходя с работы, вы должны знать, что будете делать завтра. А дома забывайте и отдыхайте». Рассказывал о своей работе на лесоповале, где он топил баню по-черному. Однажды он только чудом остался жив, так как мог попасть под огромную падающую спиленную лесину, из-под которой его выдернул в последний момент и отбросил в сторону другой заключенный. Затем Мюллер работал лаборантом в лагерном медпункте. У него было плохое зрение, и он носил две пары очков, которыми постоянно манипулировал. Снимал одни, надевал другие, а мог надеть и сразу две пары.
У Рудольфа Людвиговича были и другие сотрудники, отбывавшие различные сроки: академики, дипломаты, главные инженеры больших заводов, преподаватели университетов, руководители научно-исследовательских институтов. Полвека прошло, так что фамилии многих уже просто забыла. Помню, что у нас в лаборатории был один механик, попавший в заключение за какой-то рассказанный анекдот. Словом, все основные работы в лаборатории выполняли люди, пострадавшие по 58-й статье. Но они работали очень вдохновенно, иногда на все их идеи и замыслы не хватало помощников...
На работе наши отношения с заключенными были деловые, мы их нисколько не презирали. Коллектив ЦЗЛ был большой и общение не возбранялось. Иногда они рассказывали о семьях, о детях. А за что осуждены — никогда, да мы и не интересовались. Помню, в группе Мюллера работал бывший главный инженер одного из киевских заводов по фамилии Барчук. У него была семья, двое детей. Он рассказывал, что ему удалось передать на волю письмо, в котором он просил жену отказаться от него, иначе детям не дадут возможности учиться в вузах. Я знала, что Р.Л.Мюллер очень хотел, чтобы его дочь пошла по его стопам, но ее приняли только на филологический факультет...
К заключенным приезжали родственники. Разрешили как-то и Рудольфу Людвиговичу свидание с женой, а потом и с дочерью. Жене, Раисе Борисовне, он через кого-то сумел помочь устроиться на квартире, окна которой выходят на нынешний проспект имени газеты «Красноярский рабочий», чтобы она ежедневно могла видеть проходящую мимо колонну заключенных, а значит, и Рудольфа Людвиговича. И он знал, что она в это время обязательно смотрит на него...
«Напомню в общем-то хорошо известную притчу, — пишет в своих воспоминаниях Борис Михайлович Грайвер, — Она утверждает, что лучше голодному человеку дать удочку, чтобы он смог сам себя обеспечить рыбой, нежели один раз накормить его ею». Именно так спустя многие годы бывший директор завода оценивает основополагающую деятельность той научной «могучей кучки», которая была создана вскоре после рождения предприятия. Однако, подчеркивает Борис Михайлович, «эти ученые сделали для нас и больше, и лучше. Они дали нам и «рыбу», основу технологии, и «удочку», заложив фундамент заводской науки, научив наших инженеров и рабочих трудиться творчески, проявляя постоянную заботу о непрерывности технического прогресса производства... И после того, как в начале 50-х годов ученые покинули Красноярский аффинажный, прекратив тем самым свое непосредственное участие в деятельности предприятия, наши инженеры и научные сотрудники не только продолжили, но и приумножили их дела».
Интересно, что, подчеркивая это, Борис Михайлович называет имена ученых, как говорится, единым списком, не подразделяя их на врагов и на друзей. «Когда заходит речь об истории завода, — пишет он, — в первую очередь следует назвать исключительно большие заслуги перед ним группы крупных отечественных ученых-химиков, профессоров И.И.Черняева, И.Я.Башилова, В.В.Лебединского, А.М.Рубинштейна, Н.К.Пшеницина, О.Е.Звягинцева, Р.Л.Мюллера, С.М.Анисимова в разработке основ извлечения металлов из сырья и их аффинажа на заводе.
Но не менее важная, а возможно и самая главная заслуга этих ученых состоит в том, что они сумели привить заводским инженерам, работающим в цехах, вкус к научно-исследовательской деятельности и понимание необходимости личного участия каждого инженера в совершенствовании производства... Короче говоря, эти люди, воспитанные в лучших традициях старой русской интеллигенции, несмотря на допущенную со стороны властей в отношении их несправедливость, и находясь долгие годы в условиях ГУЛАГа, сумели подняться выше личных обид, думая прежде всего об интересах страны, о ее будущем...» — подчеркивает Борис Михайлович. Мрачные вопросы возникают сегодня при воспоминаниях о мрачных временах. К примеру, а имел бы Красноярский аффинажный завод столь мощный «мозговой центр», если бы создание этого предприятия было поручено какому-то иному ведомству, а не всесильному НКВД? Можно, конечно, припомнить, что иных ведомств тогда фактически не было, так как вся индустриализация страны осуществлялась с единого «пульта», расположенного в Москве, на Лубянке. Именно по командам отсюда за дело брались как вольные ученые, так и ученые-узники, поскольку труд тех и других в одинаковой степени, согласно безразмерно мудрому определению тов.Сталина, был «делом чести, делом славы, делом доблести и геройства». И горькой памяти «шарашки» успешно действовали не только при металлургических предприятиях, но и там, где создавали самолеты и космическую технику, отечественную электронику и различные виды оружия, включая и ядерное... Так что и рождение Красноярского аффинажного завода в этом смысле можно признать скорее правилом, а не исключением из него.
Одно из первых писем И.Я.Башилова в Москву из Красноярска.
4 сентября 1943 года
«...Я все еще не устроен. Квартира (большая комната на 24 кв.м.) все еще отделывается, и я живу в квартире для приезжающих. Физически медленно поправляюсь, но ноги все еще слабы. Это также не способствует поднятию настроения, и, видимо, мамка не имеет понятия о моем состоянии, так как думается, что с семьей я поправился бы быстрее. А может быть, и наоборот?! Попытки посильнее влезть в работу, чтобы время быстрее шло, наталкиваются на быструю утомляемость — опять неладно. Вот так и живешь, а тут еще и писем не имеешь ни от кого из вас подолгу! Здесь также наступает осень. По ночам холодно, но заморозков не было. Днем же иногда продолжает быть жарко. Проходят иногда сильные грозы, но на склонах соседних гор появились уже светло-желтые пятна и промазки. Там, видимо, дело доходило и до заморозков. К сожалению, природа здесь довольно далека, в лесу еще ни разу не был и только изредка хожу на берег громадного Енисея — он в трех минутах от моего жилья. После дождей здесь грязи почти нет — сухо и песок. Но кругом все индустрия и толпы народа...»
Москва
Апрель 2000 года
Квартира В.И.Башилова
— Владимир Иванович, скажите, пожалуйста, Ваш отец долгое время жил в Красноярске один?
— До октября того же, 1943 года, пока мы с Зинаидой Ивановной, так звали мою маму, не переехали к нему из Уфы, куда мы были эвакуированы из Москвы 2 годами раньше. Жили ужасно. Проходной угол. И голодали, и мерзли. Мама работала патронажной медсестрой и получала подачки от состоятельных башкир и татар, которых посещала по вызовам. Вообще мама была идеальной женой для отца с его далеко не простым характером, преданного целиком науке и своим мыслям. Помню, встречал он нас на станции Злобино на грузовике. Разместили наши немногочисленные вещи. Он посадил нас в кабину, а сам залез в кузов. Одет он был очень не по-московски. На нем была телогрейка и типичная для тех лет шапка «а ля зэк». По крайней мере я увидел отца в таком одеянии впервые, потому хорошо и запомнил.
— В некоторых воспоминаниях ветеранов завода подчеркнуто, что, и выйдя из лагеря, Башилов, как теперь говорят, находился «под колпаком»...
— Мягко сказано. Но в те времена фактически каждого жителя страны накрывал этот самый «колпак». А бывший зэк просто не имел права находиться вне его. Отец никогда не рассказывал нам, но мы с мамой знали, что он раз в 10 дней должен был отмечаться в Ленинском районном отделении НКВД-МВД. За ним постоянно следили и на заводе, и за его пределами. Думаю, что в этом смысле как-то полегче на душе было Яну Яновичу. Фамилию его никогда не знал, потому что его всегда называли только Ян Яныч. Говорят, что до лагеря он был «кремлевским доктором». Кажется, хирургом, но лечил от многих болезней, включая и сугубо женские, и сугубо детские. И собратьев зэков лечил, и вольных. Личность колоритная... Ходил он по 7-му участку (это в районе нынешнего ДК имени 1 Мая — автор.) всегда в сопровождении конвоира. И если кто-то из знакомых при встрече на улице спрашивал Яна Яныча: «Куда идете?», тот со свойственным ему юмором отвечал: «А опять на охоту. Видишь, позади ружье несут».
За отцом, как я помню, никто не следовал, но он постоянно и повсюду ощущал чье-то незримое присутствие. Словно кто-то поставил цель, не дать Башилову возможности забыть, что он был и остается «врагом».
Как-то, помню, в воскресенье к нам домой пришла одна работница завода. Она часто приходила и сидела молча. Обозначу ее фамилию буквой Ш. Пока отца не было, я дал ей посмотреть наш семейный фотоальбом. Когда, войдя в комнату, отец увидел, что она рассматривает снимки, он буквально вырвал у нее альбом из рук. Такая неделикатность была совершенно противоестественна для Башилова. Как только за гостьей закрылась дверь, отец объяснил мне причину своего срыва. «Она за мной постоянно следит, а ты ей альбом даешь...» Больше подобных сцен я не помню, но он очень тяжело переносил свою свободную неволю...
Некоторые подтверждения этому по крупицам удалось обнаружить в воспоминаниях и других современников профессора. Были случаи, к примеру, когда «люди в штатском» неоднократно и в моменты отсутствия хозяев вламывались в квартиру Башиловых. Устраивали обыски, шерстили собранную им, уже в четвертый раз за жизнь, библиотеку и, наконец, предлагали немедленно собирать вещи и готовиться к отъезду. И только оперативное вмешательство директора завода, которого ставил в известность кто-нибудь из друзей профессора, помогало возвращать хоть какую-то справедливость. Позже это повторилось в одном из подмосковных санаториев, куда Иван Яковлевич был направлен на лечение. Ворвавшиеся среди ночи в его номер сотрудники «органов» требовали немедленно покинуть территорию столичной области. Наметившееся было выселение сумел приостановить лишь главный врач санатория...
Из дневника И.Я.Башилова
9 сентября 1944 г.
...К
этой тетради я обращался как к убежищу. В
ней мне хотелось забыть окружающее и пока
не думать о будущем, т.к. сил не хватало,
чтобы осмысливать даже простейшее из
окружающего. К ней я прибегал даже тогда,
когда не работала голова, отягощенная злым
недугом, к ней я прибегал и тогда, когда не
поворачивался язык, чтобы разговаривать с
окружающими, когда все кругом раздражало и
нервировало... Моя мысль работала с трудом, и
я с трудом, с затратой времени, относительно
очень большой, мог соображать и думать.
Поэтому я был медлителен и в своих мыслях и
в своих выводах. Поэтому я избегал людей, и
даже разговор с ними был тягостен для меня.
Они же думали, несомненно, что я чуждаюсь их
по другим причинам, и я отходил от них даже
тогда, когда этот отход был идентичен с
бегством...
В таком состоянии я необычайно отчетливо различал то, что считается материальным и духовным. Я прекрасно осознавал, что тот или иной вопрос мне вполне доступен, но то, что напрашивалось как решение, казалось мне сомнительным, т.к. я ясно ощущал, что у меня не хватает материальных сил...»
Москва.
Апрель 2000 года.
Квартира В.И.Башилова
— Владимир Иванович, Вы жили...
— Сначала все трое в одной из комнат двухкомнатной квартиры. Другую занимал работник столовой. Это был самый первый принадлежащий заводу кирпичный дом. Позже нашего соседа переселили, и мы заняли всю квартиру и прожили в ней года два. Пока зэки не возвели рядом новый большущий жилой дом. В нем отец получил уже 3-комнатную квартиру, и у него наконец появился свой кабинет, да и я обзавелся отдельной комнатой. Думаю, что, предоставив нам эту роскошную по тем временам квартиру, руководство «Красцветмета» проявило свое особое уважение к отцу... Он уходил на работу к 9 часам утра. Возвращался обычно к 7 часам вечера. Быстро ужинал и продолжал работать уже в своем кабинете. Так что все наши общения чаще всего происходили за столом. Либо изредка по воскресеньям, когда мы ходили в тайгу или на пригородном поезде уезжали до станции Сорокино. Здесь мы рыбачили. Отец это занятие очень любил.
У нас дома бывали многие московские
ученые, которые создавали завод. Очень
часто заходил и Орест Евгеньевич Звягинцев,
один из тех, кто в составе специальной
комиссии выбирал площадку, на которой
теперь расположен «Красцветмет», а затем
участвовал и в разработке основных
технологий для завода. А бывший секретарь
парткома завода Рахманов и его супруга были
просто друзьями нашей семьи.
Прекрасно
помню частые визиты к нам и профессора
Алексея Васильевича Улитовского. До ГУЛАГа
он в Ленинграде возглавлял институт
прикладной физики. После выхода из лагеря
его оставили на заводе в ранге сосланного и
бесконвойного, что и давало ему возможность
бывать у нас. Интересно, что где-то в конце 60-х
годов я увидел в одной из книг фотоснимок
очень знакомого мне бородача. Это был
Улитовский. О нем писали, что он стал одним
из создателей советской радиолокационной
системы...
Несмотря на то, что отец пришел в совершенно новую для себя сферу металлургии, он оставался могучим генератором научных идей. И это на заводе, как я помню, очень ценили... Приятно вспоминать, что захаживали к нам и главные инженеры завода Голованов и Селиверстов. Кажется, и директор Рожков бывал со своей очень энергичной женой. Нет, это были не производственные совещания. К отцу приходили поговорить как просто с мудрым, очень добрым, отзывчивым, истинно интеллигентным человеком. Отец многим сумел помочь. Помню молодого сосланного в Красноярск немца. Зная, что тот очень тяжко живет, отец всегда звал его обедать. Сосланных вокруг было очень много. Они ведь составляли костяк завода.
Те полные мрака и слез годы сближали людей, делали их добрее, отзывчивее. Все они прекрасно понимали, в каком обществе живут, но работали ради порученного дела, ради смысла собственной жизни, ради победы... Не работать они просто не могли, чему нынешние поколения вполне могут поучиться...
Из письма И.Я.Башилова дочери.
21 августа 1945 г.
Милая Ира! Рады были получить твои фото. Андрей (речь идет о годовалом сыне Ирины Ивановны — автор.) уже человекоподобен и выглядит неплохо. Обещай ему от нас хорошую игрушку — тебя он, наверное, поймет.
...Мне пока что отдохнуть не удалось. Собираюсь хлопотать об этом, т.к. без отдыха больше жить нельзя. Все время мешала работа, которая вот только теперь приходит к некоторому, конечно, относительному концу. Реализуются в производстве мои работы, которые выводят из глубокого прорыва все наше предприятие! Сознание приятное, но достается оно с превеликим трудом, т.е. условия для работы заставляют желать очень много лучшего. Нет книг, нет оборудования и нет сознательных и сколько-нибудь опытных помощников. За каждой мелочью приходится наблюдать лично, лично же приходится продумывать все детали работ...
Ну, авось с полным окончанием мировой войны будет образовываться и улучшение жизни со всех сторон, а значит, можно надеяться и на некоторый отдых.
Г.К.Тахватулина:
Поступив после окончания химфака Томского университета на п/я 121, я попала в прекрасный высокообразованный коллектив, точнее, в отличную школу, где замечательные люди передавали свои знания... А главным руководителем исследовательских работ был Иван Яковлевич Башилов, типичный профессор с пышной, окладистой бородой и очень добрыми большими карими глазами на красивом лице... Все наши исследовательские работы проводились под грифом «Совершенно секретно». А при поступлении на завод мы давали клятвенные подписки не разглашать тайн, не общаться с контингентом заключенных, работавших на заводе. И поэтому лишь по редким случайным репликам мы узнавали что-либо о судьбах этих людей... На заводе были организованы ежедневные двухчасовые лекции, слушателями на которых были и сам начальник предприятия Кужель, и главный инженер Селиверстов, и начальники цехов, отделов, и все ИТР. Основы аффинажа нам читал профессор Башилов, новое для всех пробирное дело — профессор Анисимов, спектральный анализ преподавал профессор Мюллер, а основы газоочистки и анализа газов — научный сотрудник Недлер. Оторванные от родных для себя мест и от своих семей по воле всесильного и жестокого НКВД эти люди были сосланы в Сибирь, и избавить их от всех бесчисленных тягот не мог никто...
А.М.Суслова (Амосова):
Это поистине был храм науки. В какой-то мере существовала борьба научных идей, и пальма первенства принадлежала профессору И.Я.Башилову и А.Н.Федоровой. Вспоминаю, как Иван Яковлевич, идя на работу, всегда выбирал уединенные дорожки и думал, думал, думал... В минуты же хорошего расположения духа он шутил и острословил. На ЦЗЛовских капустниках, когда хор пел в его честь: «Дядя Ваня, хороший и пригожий. Дядя Ваня, профессор дорогой...», глаза его наполнялись теплом и светом.
А.А.Романкевич:
Первый раз я увидела профессора Башилова весной или осенью 1945 года. Он был совершенно лысый, с бородой, в поношенном ватнике, с рюкзаком за плечами и с палочкой. Всегда спокойный, думающий, сосредоточенный и печальный. Ему тогда было 53 года. Возглавив научно-исследовательский отдел, он мог творить, применять свои знания. Иван Яковлевич пользовался уважением. От него исходила мудрость, которая вызывала у нас почтение и заставляла любить свой труд и относиться к нему творчески. Результатом работы его самого и его сотрудников была уникальная технология высшей очистки платины...
Из воспоминаний Анны Пожиток (Рахмановой), бывшей работницы завода «Красцветмет», которые она в 1989 году, будучи в возрасте 82 лет, специально написала для детей И.Я.Башилова (публикуется впервые)
Нашей стране в то время очень была нужна валюта, чтобы приобрести у США необходимые самолеты, танки для наших войск. Так что строительство аффинажного завода в Красноярске в связи с этим было очень важным. Правда, таких заводов у нас в Советском Союзе еще не было и поэтому пришлось все начинать с нуля. Ради этого были собраны крупные ученые и инженеры, находившиеся в лагерях, а также вольные специалисты. Среди них был и профессор И.Я.Башилов. Под руководством его и администрации завода мы проводили исследования. Приходилось работать по 12-14 часов. Была построена центральная лаборатория (ЦЗЛ), где и проводились исследования под руководством Ивана Яковлевича. Его так и называли «мозг завода». Правда, его очень угнетало отсутствие нужной литературы. В Москве же ему разрешалось находиться не более трех суток. Начальник ЦЗЛ Явнель был заядлым сталинистом, подозрительно относился ко всем заключенным и в особенности к Ивану Яковлевичу, который, кстати, просто не замечал своего начальника. Наша семья была очень дружна с семьей Башиловых, и Иван Яковлевич вместе со своей супругой Зинаидой Ивановной бывали у нас на всех семейных торжествах, мы часто вечерами и в выходные дни гуляли по берегу Енисея.
Иван Яковлевич был очень интересным мужчиной выше среднего роста. Особенно выделялась его большая борода и огромный лоб. Глаза у него были красивые, выразительные и очень умные. К людям он относился просто, не показывая свое превосходство в знаниях и культуре. Помню, мы, мастера, часто обращались к Башилову, когда не могли помочь своим детям-школьникам в решении заданных им на дом задач. Да и нас он никогда не журил, если забывали элементарные технические истины, и очень советовал нам ежедневно заниматься «гимнастикой мозгов» и учиться одинаково легко читать как техническую, так и художественную литературу. Очень жаль, но Ивана Яковлевича на заводе заметно притесняли по мелочам, видимо, помня, что он бывший «враг народа». Например, при распределении ордеров на дополнительные продукты питания и промтовары. Его просто не включали в список, а при распределении премий он получал наименьшую сумму, чем другие руководители. Он никому не жаловался на это, но было видно, что очень переживал. Такая обстановка отрицательно действовала на его самочувствие, и он начал часто болеть. Сердце и нервы не выдерживали. Но он не ожесточился, а продолжал работать. Как же могло случиться, что у нас, в Советском государстве, погибали в период сталинского режима талантливые люди!..
И.В.Сталину,
27 ноября 1948 года
«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович!
Обращаясь к Вам с настоящим письмом, я надеюсь на Вашу помощь в вопросе жизненно важном для меня лично и, как мне представляется, имеющем далеко не последнее значение и для нашей социалистической страны.
...Дело в том, что на том предприятии, на котором я работаю сейчас, основное и главное решено и разработано, с чем и связано получение мной Сталинской премии. На ближайшие несколько лет характер и план работы здесь совершенно ясен. Для своего успешного выполнения он совсем не требует особо квалифицированного руководства. В то же самое время в области собственно редких элементов сейчас имеется чрезвычайно сильный подъем, вызванный хотя бы опытами по использованию внутриатомной энергии.
...Наличие по химии и технологии редких элементов только двух моих монографий, 1927 и 1932 гг., к тому же ставших библиографической редкостью, является обстоятельством совершенно ненормальным, требующим быстрого изменения. Задачу по (их) переработке на основании личного опыта и наблюдений, по подготовке нового издания учебника технологии редких элементов я взял на себя более 10 лет тому назад. Однако обстоятельства и условия, в которых я находился, допускали меня работать в этом направлении только урывками.
...Без Вашей поддержки я сам сделать что-либо для ее надлежащего выполнения не в состоянии, так как несмотря на высокие награждения, несмотря на получение высокого звания лауреата премии Вашего имени, я не являюсь полноправным гражданином, хотя никаких прав, казалось бы, и не лишен. С меня до сих пор не сняты ограничения в выборе места жительства, а, следовательно, и характера работы, ее места и т.п.
...Итак, я прошу Вас, товарищ Сталин, дать мне возможность работать более эффективно и полезно для нашей социалистической родины, дать мне возможность как ученому, инженеру и гражданину обобщить опыт своей практической жизни и деятельности в области редких и радиоактивных элементов и вернуть мне все права гражданина великого Советского Союза Социалистических Республик...
Из письма президенту Академии наук СССР
А.Н.Несмеянову
«В силу особенности моего положения бывшего репрессированного я не в состоянии спокойно закончить свои работы и поэтому обращаюсь к Вам, возглавляющему научную деятельность в СССР, с просьбой помочь мне облегчить мое положение на склоне жизненного пути…»
Как выяснится позже, заготовив черновик, Иван Яковлевич по каким-то причинам не стал отправлять это письмо академику Несмеянову. Однако, видя, что оно напоминает подлинный крик отчаяния, президента АН СССР в тайне от отца посетила дочь Башилова, Ирина. Во второй половине 80-х годов в своем интервью журналу «Химия и жизнь» она скажет: «Президент ответил, что будет рад принять Ивана Яковлевича, как только тот получит московскую прописку».
Москва,
Апрель 2000 года.
Квартира В.И.Башилова
— Берусь утверждать, Владимир Иванович, что мы с вами в разное время окончили одну, Красноярскую среднюю школу № 48.
— Я окончил ее в 1950 году. Нас было 11 выпускников. Шестеро получили медали, а у меня четыре четверки в аттестате. Но я в том же году довольно успешно поступил в Томский университет на геологический факультет. А через полтора курса отец с помощью академика Несмеянова помог мне оформить перевод в МГУ.
— В школе к Вам относились как к сыну репрессированного?
— Наверное, да. Но без нанесения обид, а с какой-то особой сочувственностью. Сыновей политических ссыльных, кем был и я, в школе было много. Но нас никто не выделял. А меня в 8-9 классах даже избирали секретарем комсомольской организации школы и членом райкома ВЛКСМ. Отец к этому относился нормально, считая, что его сын имеет в школе определенный авторитет. Особенно меня зауважали после того, как отец выступил с докладом на торжественном собрании завода, посвященном памяти Ломоносова. Математичка наша после этого очень часто стала мне говорить с восторгом: «У вас такой отец!» Помню директора школы Лукьянова, помню нашего преподавателя русского и немецкого языков Владимира Корнеевича Эккерта. Вот он, как ссыльный поселенец, всего боялся. Такое нам досталось время...
В начало Пред.глава След.глава