У историков этот период называется Большим Террором. В народе – просто «тридцать седьмым годом». Тридцать седьмой - это синоним слова «репрессии», его употребляют часто не к месту, не понимая, что именно тогда происходило. Как только кого-то где-то как-то, сразу говорят про новый тридцать седьмой. На самом деле ни по размаху, ни по жестокости, ни по процедуре это никакой не «тридцать седьмой». Хотя, конечно, родство есть. Все мы – и органы власти и мы сами, вышли из тридцать седьмого, и даже не осознавая этого, воспроизводим тогдашние стереотипы поведения.
По поводу Большого Террора существует много мифов. Самый опасный из них - что репрессии затронули в основном элиту. Этот миф рождён во времена Хрущёва: в то время писали в основном о репрессированных представителях номенклатуры, реже – о деятелях культуры и науки. Этот миф живуч и является основой бытового сталинизма. Когда мы собирали около мэрии подписи против установки памятника Сталину, многие люди отказывались подписываться и говорили: «пришел бы Сталин, вот этих все расстрелял бы», показывая на мэрию. На самом деле элита составляла несколько процентов от общего количества репрессированных, то есть именно они были «щепками», а «лесом» были в основном крестьяне. Но я уже отчаялся донести эту простую истину до граждан – видимо, им придётся осознать свою ошибку на собственной шкуре.
Считается, что люди были осуждены согласно советским законам, однако на самом деле советские законы вообще не принимались во внимание. Об этом мы поговорим подробнее, в отдельной главе.
«Тридцать седьмой» на самом деле был не вполне тридцать седьмым. Массовые репрессии начались 5 августа 1937, а закончились 17 ноября 1938. До этого шли шумные «разборки в верхах», широко освещавшиеся политические процессы, которые затронули десятки, максимум сотни человек. С августа 1937 счёт пошёл на сотни тысяч.
Вообще в «тридцать седьмом» было много шредингеровского и гибридного. Сталин вроде бы ничего не знал о терроре, но в то же время лично ставил задачи и контролировал выполнение. Те, кого называли преступниками, таковыми не были, а преступниками были те, кто их так называл. Органы безопасности производили на свет гигантскую туфту, расстреливая несуществующих шпионов и врагов народа, но именно эта туфта и входила в планы руководства. И так далее.
Впрочем, приступим к существу дела.
Массовые репрессии проводились по приказу НКВД «00447 («кулацкая операция») и приказы 00439, 00485, 00486, 00593 («национальные операции»). Они отличались процедурой и размахом.
31 июля 1937 года был утвержден Политбюро и подписан Ежовым оперативный приказ НКВД № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». Приказ разрабатывался согласно постановлению Политбюро от 2 июля и Политбюро же утвержден. Вся операция была инициирована и проходила под полным контролем Политбюро (т.е. Сталина). Ежов всего лишь исполнитель.
Если коротко, суть приказа в том, что определен контингент репрессируемых, на каждый регион спущены лимиты по двум категориям (расстрел и лагерь) и описана технология повышения этих лимитов, определен внесудебный порядок рассмотрения дел (региональные тройки). Именно он был основополагающим в Большом терроре, остальные приказы его только дополняли.
В самом НКВД эту операцию называли «кулацкой». В списке контингентов, подлежащих репрессиям, первые три позиции — «кулаки», и только потом идут бывшие члены партий, священники, «бывшие белые», уголовники и т.п. В списке расстрелянных в Красноярском крае в 1937–1938 годах почти у всех социальное положение — «кулак-лишенец», «спецпоселенец», «раскулаченный». Репрессии затронули и другие слои общества, вплоть до самых высоких, в основном «благодаря» пункту приказа, который позволял арестовывать вообще кого угодно: «…наиболее враждебные и активные участники ликвидируемых сейчас казачье-белогвардейских повстанческих организаций, фашистских, террористических и шпионско-диверсионных контрреволюционных формирований». Но основной удар пришелся по крестьянам, а не по партхозноменклатуре.
Приказ предписывает репрессировать не только тех, кто находится на свободе, но и тех, кто уже находится в лагерях и трудовых поселках. 5 августа выходит отдельная директива НКВД о проведении операции по приказу № 00447 в ГУЛАГе. Для лагерей устанавливаются лимиты по первой категории. Как это происходит: человек сидит в лагере, считает дни до освобождения, и вдруг его, без всяких объяснений, ведут на расстрел. Ничего личного, просто региональной тройке нужно выполнить план. Приговор осуществляется по тому же обвинению, по которому человек уже сидит. Тройка выносит приговор на основании справки лагерной администрации. А лагерная администрация просто отбирает нужное количество зэков, которые ей по каким-то причинам не нравятся.
В Сибири, куда в основном направили раскулаченных крестьян, план выполнялся совсем просто. Присутствие в приказе № 00447 слов «трудовые поселки» открывало широкие возможности. Вот они, «кулаки», живут кучно в спецпоселках. Греби хоть лопатой, выполняй план.
Знаменитая фраза Довлатова про четыре миллиона доносов – всего лишь фраза. Доносы были тоже, но машина работала иначе. На совещании у Ежова в июле 1937 года начальники региональных НКВД недоумевали, увидев планируемые цифры первоначальных лимитов (для Красноярского края, например – 750 человек расстрелять и 2500 отправить в лагерь). Они говорили – где мы наберём столько врагов народа, у нас на учете состоит гораздо меньше. Им объяснили: арестовываешь тех, кто на учёте, на первом допросе спрашиваешь о друзьях и знакомых, арестовываешь и их, спрашиваешь о друзьях и знакомых, и так до тех пор, пока не доберешь до лимита.
Красноярские чекисты отработали первый лимит очень быстро и уже в ноябре получили новый. Потом ещё и ещё. В Красноярском крае первоначально задавался лимит по первой категории 750 человек, а в итоге получилось не менее 11 250 человек по первой категории и не менее 3000 по второй (лимит от 16.03.1938 на 1500 человек - без указания категории, но судя по статистике работы тройки, там было 500 по первой категории и 1000 по второй).
Лимиты для Красноярского края:
| Дата | Кем выделен | Лимит | Всего |
| 31.07.1937 | Политбюро | 750 (1 кат.) | |
| 2 500 (2 кат.) | 3 250 | ||
| ноябрь, 1937 | Телеграмма Сталина и Молотова | 6 000 (1 кат.) | 6 000 |
| 31.01.1938 | Политбюро | 1 500 (1 кат.) | |
| 500 (2 кат.) | 2 000 | ||
| 16.03.1938 | Политбюро | 1 500 | |
| 28.04.1938 | Политбюро | 3 000 (1 кат.) | 3 000 |
| Итого 15750 человек |
Из-за особенности почерка Сталина некоторое время считалось (в том числе и нами), что ноябрьский лимит был на 6600, а общая сумма лимитов 16 350. Однако на самом деле один ноль был как бы с хвостиком.
Уменьшение лимитов разрешалось, а превышение — нет. Ни один регион лимиты не уменьшил – это означало бы недостаточное усердие и пахло расстрелом. Увеличение лимитов происходило по инициативе снизу и показывало требуемое усердие региональных властей. Некоторые считают, что Сталин и Политбюро за это ответственности не несут, это самодеятельность региональных баронов. На самом деле остановить террор было бы очень легко — на «просьбы снизу» не давать разрешения на новые лимиты. Но не затем его начинали.
По данным В.С. Сиротинина, статистика работы тройки по приказу 00447 в Красноярском крае такова:
«Первое заседание 23.08.1937, последнее 15.06.1938, всего 545 протоколов.
Всего тройкой за период с 23.08.1937 по 15.06.1938 были рассмотрены дела 17758
обвиняемых.
Примечание: значительное количество дел, направленное на доследование, в суд и
т.д., позднее возвращались на рассмотрение тройки.
Данные об осужденных могут быть немного больше, т.к. за 1938 в РУ ФСБ КК
отсутствует протокол № 354.
Из общего количества обвиняемых 17758 чел. по общеуголовным обвинениям осуждено 1520 чел., из них:
Количество рассмотренных дел 17758 больше спущенных лимитов (15750). Если вычесть «другие решения», остаётся 17059. Разница в 1309 человек видимо, как раз протокол № 354 плюс возвраты с доследования. Хотя не исключено, что мы не знаем об ещё одном лимите.
В это же время продолжали рассматривать дела людей, обвиняемых в политических преступлениях, народные суды, военные трибуналы (в Красноярске военный трибунал 94-й стрелковой дивизии), транспортные трибуналы, военные суды военных округов, особое совещание при НКВД СССР, лагерные суды. К расстрелу приговаривалось от 70 до 100% обвиняемых.
Вообще говоря, первой национальной операцией можно бы считать операцию по приказу 00439 от 25.07.1937 («немецкую»).
«Начиная с 29 июля с. г. приступить к арестам всех установленных вами германских подданных, работающих на военных заводах и заводах, имеющих оборонные цеха, железнодорожном транспорте, а также уволенных с этих заводов, в том случае, если они проживают на территории Вашей республики, края или области.». Контингент репрессируемых обозначался довольно узко: германские подданные, работающие на военных заводах. Однако вскоре «для плана» стали грести не только германских подданных, а вообще немцев, в том числе советских, независимо от того, имели ли они отношение к заводам. Их дела рассматривались Военной Коллегией или Особым совещанием НКВД.
Но «модельной» для национальных операций стала «польская», по приказу НКВД 00485 от 11 августа 1937 «О ликвидации польских диверсионно-шпионских групп и организаций ПОВ (Польской военной организации)»
Этот приказ, как и остальные приказы о массовых операциях, не был самодеятельностью Ежова — проект приказа утвержден Политбюро 9 августа 1937 года. Операция началась 20-го, на нее отводилось три месяца. На самом деле она продлилась до августа 1938-го.
Ключевое слово в приказе — «все»: все перебежчики, политэмигранты, бывшие военнопленные и вообще «все остальные», независимо от наличия компромата. По сути, была открыта охота на поляков — и именно так она была воспринята в НКВД. По данным переписи 1937 года, всего в СССР проживало 636 220 поляков, включая стариков, женщин и детей. В ходе «польской операции» в течение 1937—1938 годов было осуждено 139 815 человек, из которых 111 071 приговорен к расстрелу. Польская операция сравнима с кулацкой по числу жертв, а по жестокости приговоров превосходит ее.
Приговаривал не суд, а Ежов с Вышинским (это громко называлось «Комиссия Наркома внутренних дел СССР и Прокурора СССР», или просто «двойка»). Региональные управления НКВД присылали в Москву обвинительные заключения, сшитые в «альбомы», и Ежов с Вышинским их не глядя подмахивали.
17 августа приказ № 00485 распространили и на «румынских шпионов»), а затем и на латышских, финских, греческих, эстонских, иранских, афганских…
Польскую операцию часто объясняют нелюбовью Сталина к полякам. Действительно польский поход 1920 года был провален не без участия Сталина. Однако я бы не стал сводить объяснения всех фактов к особенностям психики вождя. Сталин — всего лишь символ системы, сформировавшейся в двадцатые годы прошлого века и успешно действующей до сих пор. Да, репрессии, особенно 1937—1938 годов, носили параноидальный характер, но это была не личная паранойя Сталина, а паранойя системы.
Зловещая ПОВ (Польская военная организация) существовала только в воображении сотрудников НКВД. На самом деле она перестала действовать еще в 1922 году. Да и польская разведка не в состоянии была произвести сто с лишним тысяч шпионов. Конструкция приказа позволяла арестовать любого поляка и даже не обязательно поляка – в ход шли и белорусы с «подозрительными» фамилиями и именами, которых записывали как поляков, и русские, которых объявляли завербованными шпионами Польши. Поляков-перебежчиков оформляли как шпионов и диверсантов, а их друзей и знакомых — как членов ПОВ. Под арест попадали и независимо от национальной принадлежности все, кто когда-либо бывал в Польше или как-то был с нею связан.
Как это работало? Примерно так: «Работникам УНКВД по Ленинградской области Ходасевичу и Тарасову, обратившимся к начальнику отделения Дубровину за содействием в получении жилплощади, последний ответил: «Дадите 50 поляков, когда их всех расстреляют, тогда получите комфортабельные квартиры».
Лимитов по национальным операциям не было, но начальник регионального НКВД каждые пять дней отчитывался «наверх» о ходе операций. Если «наверху» полагали усердие недостаточным, следовали оргвыводы. Поэтому лучше было перестараться чем недостараться. Советское государство было организовано так, что в любой отрасли важно было не сделать дело, а отчитаться перед начальством. НКВД в этом смысле ничем не отличалось от остальных организаций. Кто-то производит зерно, кто-то чугун, а НКВД производит аресты и расстрелы. Во время польской операции задача сотрудников НКВД была не в том, чтобы ловить польских шпионов, а в том, чтобы отчитываться об их поимке. Тем более что руки были полностью развязаны, не требовалась даже видимость законности.
В Красноярском крае были национальные немецкие, польские, латышские и эстонские деревни – люди переселились во время столыпинской реформы и даже ранее. Вот из жителей этих деревень и стали «лепить шпионов» и отчитываться ими. Только в эстонском селе Верхний Суэтук было арестовано 18 человек. В польском селе Конок было арестовано 11 человек.
А всего двойкой по национальным операциям в Красноярском крае было приговорено 6322 человек, в том числе к расстрелу 5339 человек
20 сентября 1937 года вышел приказ НКВД № 00593 (харбинская операция). Это также была «национальная операция», но она была выделена отдельным приказом. В рамках операции подлежали репрессии как японские шпионы люди, вернувшиеся с КВЖД, а также все «подозрительные» связанные с Дальним Востоком. Когда СССР потерял контроль над КВЖД, многим людям, жившим там многие годы – в основном железнодорожникам, пришлось думать о переезде.
По «харбинскому» делу гребли не только тех, кто был на КВЖД. Многочисленные китайцы и корейцы, давно жившие на нашей земле, расстреливались как японские шпионы. Хотя трудно представить себе людей, ненавидевших японцев больше, чем китайцы и корейцы, но план есть план.
В японские шпионы записывали также и забайкальских крестьян, которых раскулачили в 1931 году и депортировали в Красноярский край. Хотя они прибыли к нам не по своей воле, им инкриминировали работу на японскую разведку просто потому, что Забайкалье граничит с Манчжурией, которая была захвачена японцами в том же 1931 году, уже после депортации крестьян, но до таких деталей никому в НКВД дела не было.
Сосланные забайкальские крестьяне проходили в красноярском НКВД как по «кулацкой» операции, так и по «харбинской». Кого куда отнести – решалось на ходу, вопрос был в статистике. Если не хватало до лимитов по «кулацкой» - оформляли по «кулацкой». Если надо было «добрать» нужное количество по «харбинской» - оформляли по харбинской. Такие вопросы решались просто. Вот, например, Купа Антон Францевич, слесарь боготольского депо. С одной стороны, поляк, с другой стороны, вернулся с КВЖД. Оформляй как хочешь, польским ли шпионом или японским. А можно и польско-японским, не проблема. Надо просто посмотреть, где недобор по статистике – по операции № 00485 или № 00593.
Приказ по НКВД СССР №00486 от 15 августа 1937 даже на фоне всего происходившего в этом году – чудовищен. Хотя он касался довольно узкой категории людей – жён и детей осужденных военной коллегией и военными трибуналами по первой и второй категории, начиная с 1 августа 1936 г.
«4) Аресту подлежат жены, состоявшие в юридическом или фактическом браке с
осужденным в момент его ареста.
Аресту подлежат также и жены, хотя и состоявшие с осужденным, к моменту его
ареста, в разводе, но:
а) причастные к контр-революционной деятельности осужденного;
б) укрывавшие осужденного;
в) знавшие о контр-революционной деятельности осужденного, но не сообщившие об
этом соответствующим органам власти.»
И не только жёны.
«11) Особое совещание рассматривает дела на жен осужденных изменников родины и
тех их детей старше 15-летнего возраста, которые являются социально-опасными и
способными к совершению антисоветских действий.
12) Жены осужденных изменников родины подлежат заключению в лагеря на сроки, в
зависимости от степени социальной опасности, не менее как 5-8 лет.
13) Социально опасные дети осужденных, в зависимости от их возраста, степени
опасности и возможностей исправления, подлежат заключению в лагеря или
исправительно-трудовые колонии НКВД, или водворению в детские дома особого
режима Наркомпросов республик».
Так появилась знаменитая аббревиатура ЧСИР (член семьи изменника Родины), которая надолго пережила Большой террор и широко использовалась в годы войны.
Вот, например, история одной семьи. Павляк Ян Блажеевич, лоцман Енисейского пароходства. Приговорен 18.04.1937 выездной сессией ВК ВС СССР к ВМН. Расстрелян 18.04.1937 в г. Красноярске, то есть ещё до начала Большого Террора. Но потом, по приказу № 00486, его жена Мария Георгиевна, осуждена 28.12.1937 ОСО НКВД СССР на 5 лет ИТЛ. Дочь Ванда осуждена 09.01.1938 ОСО НКВД СССР на ссылку в Туруханск на 5 лет. А дочь Галина отправлена в Чердынский детский дом. Потом семья долго и мучительно воссоединялась…
Большой террор напоминал айсберг. В тёмных глубинах всё происходило многочисленно, тайно и непонятно. Люди просто исчезали, и многие годы о них не знали ничего. Сначала объявляли о сроке «десять лет без права переписки». Потом, в пятидесятых, врали, что человек умер в местах заключения. В фальшивых свидетельствах о смерти приводились фальшивые диагнозы и даты, в основном сороковых годов, чтобы списать всё на войну. Потом в конце восьмидесятых, наконец, сказали правду – расстрелян, и выдали правдивые свидетельства о смерти. Но до тех пор всё было в тумане и лжи.
А в это время «наверху» было шумно. Постоянно проводились процессы, публиковались судебные стенограммы. На самом деле это была обычная война пауков в банке, в которой побеждал самый беспринципный и «отмороженный», но народу нравилось, что хоть кто-то из начальников пострадал. Наверху, в видимой части, обличались видные деятели, а на этом фоне шли массовые бессудные репрессии. У людей осталось впечатление, что репрессии были направлены против элиты, а обыкновенные люди были случайными щепками в рубке большого леса.
3 августа 1937 года вышла директива ЦК ВКП(б) об организации «в каждой области по районам 2-3 открытых судебных процессов над врагами народа – вредителями сельского хозяйства». Ход судебных процессов предписывалось широко освещать в местной печати. Это должно было стать «операцией прикрытия» и созданием фона для реальных массовых репрессий.
В Красноярском крае тоже начали готовить два открытых процесса в районных центрах. Наметили фигурантов, начали разработку. Но тут судьба сделала чекистам неожиданный подарок – 25 августа 1937 года при запуске оборудования после двухмесячного ремонта сгорел Канский мелькомбинат. Это было не удивительно – ремонт проходил в обстановке аврала, типичного для советской управленческой системы. 26 августа комиссия установила: «команда Мелькомбината в течении 20 минут к тушению не приступила, так как водопроводная магистраль, идущая к корпусам, была выключена<…>. Моторист во время пожара, включив насосы, порвал трубы водопровода». «Несвоевременный, запоздалый вызов городской и ведомственных пожарных команд произошел вследствии неисправности телефонов в конторе и проходной будке Мелькомбината».
Выход из строя крупного мелькомбината в разгар уборочной – событие нерядовое, о нём пришлось доложить самому товарищу Сталину. Прошло несколько часов, и в крайком пришла телеграмма:
«Красноярск. Крайком. Соболеву. Поджог мелькомбината, должно быть, организован врагами. Примите все меры к раскрытию поджигателей. Виновных судить ускоренно. Приговор — расстрел. О расстреле опубликовать в местной печати. Секретарь ЦК Сталин. 27.08.1938 г.17 часов, 10 минут».
Товарищ Сталин, гений всех времён и народов, умел раскрывать дела на расстоянии, за четыре тысячи километров. Ему нужно было всего несколько часов, чтобы найти виновных и вынести приговор. Впрочем, решение было предсказуемым: советская система всегда объясняла собственные управленческие ошибки происками врагов.
Производственная авария превратилась в «умышленный поджог Канского мелькомбината фашистско-диверсионной террористической бандой врагов народа». Следствие было стремительным: уже 8 сентября 1937 года выездной сессией ВТ СибВО все обвиняемые (14 человек) приговорены к расстрелу и в этот же день расстреляны.
Краевые газеты заходились в истерике: «каждому рабочему быть зорким и быстро распознавать звериную морду врага», «мы требуем расстрелять эту банду поджигателей», «мы раздавим этих врагов так же безжалостно, как раздавили их предшественников», «мы требуем от военного трибунала суровой кары этой оголтелой банды. Расстрел, - таков должен быть приговор трибунала, отражающий волю советского народа».
Второй, уже плановый процесс, прошёл в Курагинском район. Там арестовали и расстреляли всю верхушку районной власти. Верхушка была как верхушка, как в любом районе – творила произвол, обязаловку, гоняла женщин на сносях в поле и прочее, но всё это объявили происками врагов, троцкистов, бухаринцев и иностранных агентов. Люди в Курагинском районе, да и в других, были удовлетворены, потому что людям всегда приятно, когда ненавистных начальников репрессируют. Но, повторюсь это была операция прикрытия.
Летом 1938 года двойка стала «буксовать». Причины называют разные -от «Ежов запился» до «Ежов зашился». «Альбомы» с обвинительными заключениями по национальным операциям исправно уходили в Москву, но протоколы двойки оттуда не приходили. Месяц, другой, третий… Арестованные люди сидели в тюрьмах, на допросы их не вызывали, что с ними было делать – непонятно.
Наконец 17 сентября 1938 г. был издан приказ НКВД СССР № 00606 «Об образовании Особых троек для рассмотрения дел на арестованных в порядке приказов НКВД СССР № 00485 и др.» На самом деле это были те же тройки, которые действовали по приказу 00447, но теперь они были воссозданы по другому приказу. В Красноярске тройка по приказу 00447 отработала последний лимит на заседании 15 июня 1938, а тройка по приказу 00606 провела первое заседание 29 сентября 1938, последнее 15 ноября 1938.
Всего 38 протоколов, на некоторых есть пометки что решения принимались на основании приказов: №№ 00185, 00425, 00429, 00439, 00485, 00495, 00593.
Результаты работы красноярской тройки по приказу №00606 загадочны.
Во-первых, в семи протоколах из тридцати восьми не был указан номер приказа. Скорее всего, те протоколы, которые были с номерами – это «альбомы», возвращенные из Москвы. А в те, что без номера приказа – собрали уже всех арестованных, но «недооформленных». Хотя не исключено, что там было и некоторое количество арестованных «про запас» по приказу №00447, но не «оформленных» в связи с выполнением лимитов.
Во-вторых и главных, пофамильное сравнение протоколов тройки по приказу №00606 с Книгой памяти жертв политических репрессий Красноярского края показало, что приговоры этой тройки не были приведены в исполнение. Ни один из 1984-х! Несмотря на то, что 1751 человек были приговорены к расстрелу, а в приказе 00606 специальным пунктом было выделено: «8. Решение Особых троек по первой категории приводить в исполнение НЕМЕДЛЕННО.»
Все, кто не умер в тюрьме до 17 ноября 1938 года, когда тройки были отменены и их протоколы аннулированы, были потом либо освобождены, либо получили небольшие сроки. 15 человек были впоследствии расстреляны, но по приговорам трибуналов.
Что это было? Внезапно проснувшееся человеколюбие? Но осенью 1938 чекисты вполне себе расстреливали ранее «оформленных», но недорасстрелянных красноярцев. А вот в случае с «шестьсот шестой» тройкой они позволили себе нарушить приказ наркома. Причём о приговорах они в Москву отчитались (и 1751 человек попали в общую расстрельную статистику), а об исполнении приговоров – нет. Думаю, это была обычная чиновничья осторожность: «наверху» подули другие ветры, ясно было, что массовые операции сворачиваются и Ежову осталось недолго быть наркомом, но неясно было, что опаснее – перестараться или недостараться. На всякий случай всех приговорили, но никого не расстреляли (если понадобится – быстренько расстреляем, это не проблема; а не понадобится – мы молодцы и всё правильно поняли). Расчёт оказался верным, красноярское УНКВД «попало в струю». А бюрократическая проволочка спасла жизнь почти двум тысячам человек. Хотя, конечно, весьма вероятен вариант "не успели".
На совещании у Ежова 16 июля 1937 решался вопрос о захоронении расстрелянных. Ясно было, что количество расстрелянных будет намного больше чем обычно и подхоранивать на городских кладбищах, как это делалось раньше, не везде получится. В крупных городах было рекомендовано найти «полигоны», т.е. специальные малолюдные места недалеко от города, рыть там рвы. В каждом регионе были определены населенные пункты, в которых проводятся расстрелы – для этого нужны исполнители, место для захоронений. В Красноярском крае для этого были определены Красноярск, Ачинск, Канск, Минусинск, Абакан, Енисейск, Дудинка, Норильск, Игарка, Туруханск, Кежма.
Подробнее о красноярских полигонах можно прочитать здесь
Кажется, никто ещё не занимался оценкой урона, который нанёс большой Террор. Да, говорят о геноциде нации, о погибших учёных, инженерах, писателях. Только случайность не дала погибнуть на Колыме будущему Главному конструктору Королёву. Будь живы расстрелянные до войны военачальники, неизвестно как бы повернулись события на этой войне.
Но есть и вполне оцениваемые категории. Например, в боготольском депо было арестовано столько железнодорожников, что движение по Транссибу едва не остановилось. Енисейских речников выкосили настолько (особенно капитанов), что возникли проблемы с доставкой стратегических грузов. И это только на транспорте. Помогло ни, например, строительству Красмаша то, что там арестовали всю верхушку как врагов народа? Нет, не помогло. Думаю, не будь 1937-го года, завод заработал бы на несколько лет раньше. И так далее.
Кто-нибудь понёс за это ответственность? Никто.
Даже по советским меркам то, что происходило во время Большого террора – вопиющее беззаконие. Чекисты вообще считали себя выше закона, но в этот период – особенно.
Начнём с того, что внесудебные органы – тройки и двойка были антиконституционными. Сталинская конституция 1936 года таких органов правосудия не предусматривала в принципе.
«Статья 102. Правосудие в СССР осуществляется Верховным Судом СССР, Верховными судами союзных республик, краевыми и областными судами, судами автономных республик и автономных областей, окружными судами, специальными судами СССР, создаваемыми по постановлению Верховного Совета СССР, народными судами.» Точка.
Тройки и двойка были созданы по приказу начальника НКВД СССР (только не рассказывайте мне, что Политбюро и Сталин этого не знали) и были незаконными в принципе. Незаконной была и процедура осуждения. Ни о какой состязательности сторон, адвокатах и т.д. речи не было. Начальник регионального НКВД предоставлял тройке (в которую кроме него входили региональный секретарь ВКП/б и региональный прокурор) краткие выписки из обвинительных заключений с рекомендацией о категории (тут надо было попасть в спущенные лимиты по категориям), тройка заслушивала и голосовала «за». На человека тратилось не более 10 минут, судя по протоколам. Разумеется, решение выносилось заочно, обвиняемый узнавал о нём перед самым расстрелом или отправкой в лагерь. То есть УПК (Уголовно-процессуальным кодексом) тут не пахло вообще.
Да и УК тоже. Тройки и двойки не утруждали себя следованию Уголовного кодекса и не ссылались на него. Вместо статей УК они ставили свои условные сокращения. Ш – шпионаж, КРД – контрреволюционная деятельность, АСА -антисоветская агитация и т.д. В принципе, можно установить некое соответствие: Ш – 58-6, АСА – 58-10 и т.д., но презрение чекистов к закону было столь велико, что они этим брезговали, у них были свои законы.
Есть один момент, который как-то проходит стороной, когда мы говорим о Большом Терроре. А именно: никто кроме следователя не видел следственное дело. А кто бы мог его увидеть? Адвокат? Адвокаты не были предусмотрены. Тройка/двойка? До них доходили только выжимки из обвинительных заключений. Начальник районного НКВД? А на кой ему это было нужно, если из районного НКВД исходят только выжимки из обвинительных заключений. Прокурор? Да, бывало, что прокуратура рассматривала жалобы арестованных и даже требовала следственные дела. Но прокуроры знали своё место и тоже работали на обвинение, а не следили за законностью. Были такие, что ерепенились, но недолго: в Хакасии начальник НКВД подвёл под расстрел пол-прокуратуры, остальные сделали выводы.
То есть: следователь знает, что УПК не важен, что дело никто читать не будет, пиши что хочешь, что от него требуют только результат, неважно какими методами он добыт. Он прекрасно знает, что человек, который перед ним, невиновен, но это неважно, этот человек всего лишь средство для того, чтобы получить очередное звание, путёвку на отдых, квартиру, да, наконец, вообще жизнь – ведь если он не добьётся хороших результатов, его самого могут расстрелять. Ставки высоки. Поэтому он добивается признания в несуществующей вине. На исход дела для арестованного это почти не влияет – признался ли он, не признался – всё равно его ждёт пуля или лагерь, план надо выполнять. Но это важно для следователя: признание повышает его статус в глазах начальства.
Как добивались результатов? В прямом смысле слова «добивались». «Конвейер», избиения, шантаж. Из шифротелеграммы Сталина в 1939 известн, что ЦК ВКП(б) дало добро на пытки в 1937 году.
И все это прекрасно знают – и следователь, и начальник, и начальник начальника, и тройка, и двойка, и Политбюро, но для них главное – хорошо отчитаться. В конечном счете перед вождём – но и вождь всё это прекрасно знает. То есть, мы видим грандиозных размеров «туфту», стоившую жизни сотням тысяч человек. Зачем им это надо?
Существует мнение, что Большой Террор делался для того, чтобы очистить страну от «пятой колонны» перед войной. Но, поскольку процедура была такой, что вместо «пятой колонны» хватали и уничтожали случайных людей, очевидно, что задача не была выполнена (если она вообще ставилась). Мало того, эффект был прямо обратный: советские граждане, уставшие от непрерывных репрессий, нередко встречали немецкие войска хлебом-солью (тем более, что советская пропаганда два года восхваляла Гитлера и немецкую армию). Потом-то они разобрались, что хрен редьки не слаще, но это было потом.
Есть более приземлённая точка зрения – что репрессии связаны с выборами в Верховный совет по новой Конституции. Это выборы проводились впервые, впервые в них принимали участие бывшие «лишенцы» (лишенные избирательных прав), и власть боялась эксцессов, хотя выборы проводились по системе «один из одного», и выбрать кого-то не назначенного не было никакой возможности. В пользу этой версии говорит то, что «кулацкая операция» должна была (в соответствии с приказом 00447) завершиться через четыре месяца, т.е. 5 декабря, буквально за неделю до выборов. На польскую» операцию было отведено три месяца, т.е. и она должна быть завершена до выборов. Другое дело, что эти операции потом продлили и массовые репрессии продолжались ещё почти год, до ноября 1937, но первоначальный план был такой.
Есть и третья точка зрения: 1937 год – двадцатилетие революции, и люди могли, что называется, подбить итоги обещаний большевиков. Итоги были неутешительные – даже с едой были большие проблемы (а дважды за время правления большевиков был большой голод), про жильё и одежду говорить нечего. Требовалось припугнуть обывателя, а иррациональный террор был для этого лучшим средством. Иррациональность была важна: люди не понимали, что происходит, соседи и родные исчезали без следа и причины, независимо от их лояльности. Если раньше человек мог чувствовать себя в безопасности, пока «крошили» меньшевиков, эсеров, «кулаков» и прочих врагов и это было где-то далеко, то теперь под топор мог попасть каждый. И вот этот год с небольшим, с августа 1937 по ноябрь 1938, год непрерывного страха, выковал новую общность – советский народ, состоящий из хомо тимент (человек боящийся). Этот хомо тимент воспроизводится уже много поколений, до наших дней включительно. «Не болтай лишнего», «не высовывайся», «умри ты сегодня, а я завтра» - всё это впечаталось в наши хромосомы в 1937-1938 году, и я уже, честно говоря, не думаю, что мы от этого когда-либо избавимся. В этом смысле социальный эксперимент, проведённый большевиками, оказался успешным.
Полный вариант статьи см. Алексей Бабий. Большой Террор в Красноярском крае